Я попробовал молиться. «Пусть он заговорит, – думал я. – Пусть только скажет…» Слова тоскливо звучали у меня в мозгу: «Я больше ничего не прошу. Пожалуйста… пусть он заговорит».
Словно в ответ на свои мольбы, я услышал слабый шорох простыней и опять повернулся к нему.
Глаза его были открыты. Он посмотрел на меня, узнал.
– Марк.
Хотя всякая надежда, казалось, уже была потеряна, во мне вместе с облегчением вспыхнула надежда: кризис миновал. Он поправляется. Он будет жить.
– Марк.
– Да, – сказал я, запинаясь, – да, я здесь, папа, я здесь. – Спотыкаясь, я подошел к постели, встал на колени, схватил его за руку. – Ты чего-нибудь хочешь? Что тебе принести? Что мне сделать?
Он сказал ровным голосом, но с большим усилием:
– Я не сделал одно дело.
– Да, – сказал я, – но не волнуйся, папа, ты поправишься. Все будет хорошо. Не волнуйся.
Но он словно не слышал меня. Его глаза, такие большие, такие блестящие, такие голубые, смотрели на меня, но не видели. Он повторил:
– Я не сделал одно дело.
– Скажи мне, – попросил я. – Я сделаю. Я сделаю все, что ты хочешь. Скажи мне, что делать.
Его губы зашевелились. Я напряг слух, наклонился так, чтобы его губы были напротив моего уха.
– Да, – повторил я. – Скажи мне. Скажи мне, папа. Что нужно сделать?
Он глубоко вздохнул. Это был его последний вздох, хотя тогда я этого еще не знал. Я весь напрягся, чтобы расслышать его слова, я так хотел их услышать. Он сказал медленно, четким голосом:
– Позаботься о Джанне, Марк. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась.