— Хотели сдать, — продолжал Корнеев, — да выходит, что и здесь ей работы хватает. Вот ездили за оружием, а недавно ночью двенадцать наших командиров из окружения вывезли… Напрямик махнули, под самые Копаткевичи. Раненых бойцов тоже вывезли. Я говорил Плышевскому: давай сядем и сами проскочим к своим. Хоть мы не строевые оба, но, может, возьмут… Кто его знает, где теперь наше место и где мы больше нужны.
— Здесь! — твердо ответил я. — Оставайтесь, и будем действовать вместе. Теперь нельзя тратить зря ни одной минуты, организуйте народ на борьбу с врагом.
Мы провели беседу с активом и вскоре двинулись в совхоз «Жалы». Это было заранее намеченное удобное место для нашей длительной остановки.
Вот и «Жалы»! Совсем недавно я был здесь, ходил по полям, говорил с рабочими. Люди радовались своим успехам, а мне радостно было смотреть на них и на все кругом. Кто мог подумать тогда, что через каких-нибудь две недели я снова приеду сюда, но уже совсем при других обстоятельствах!
Теперь тут все было по-другому, все изменилось. На полях стояла высокая, колосистая рожь, но она никого не радовала. Опустевшие постройки казались заброшенными и никому не нужными. Куда ни глянь — уныние, запустение, как будто и солнце здесь перестало светить.
Все это сжимало сердце тоской и болью. Ведь так и в Старобине и в деревнях возле Червонного озера, откуда я недавно уезжал с таким хорошим настроением и новыми планами на будущее. Но при встрече с людьми на душе становилось легче, росла уверенность, что наш народ не согнется, не смирится с положением подневольного и упорной борьбой вернет свое счастье.
Под вечер местная разведка донесла, что из Яменска на «Жалы» идет вражеская танковая часть. Пришлось на время загнать машину в болото и самим спрятаться в ближайших зарослях.
Так началась наша партизанская жизнь.
Гитлеровцы нахлынули в совхоз «Жалы». Мы дотемна оставались в болотных зарослях, а ночью, мокрые и усталые, вышли на островок. Ночь хоть и теплая, но в мокрой одежде все-таки холодно. Хорошо бы разложить небольшой костер, да под боком гитлеровцы: время от времени с ветерком доносился их резкий, отрывисто-лающий говор.
Надо было устраиваться на ночь. Мы выбрали место посуше, наносили сена, сухих листьев, мху. В землю воткнули несколько палок, прикрыли сверху ветками, и получился скороспелый, но довольно уютный шалаш. Мачульский залез в него и сладко, с наслаждением зевнул: и сухо, и тепло, и пахнет, как на сенокосе.
А ночь выдалась такая, что жалко было расставаться с ней. Так и сидел бы до восхода солнца и упивался таинственными ночными шорохами и звуками. То, что днем проходит мимо человеческого слуха, тонет в шуме жизни, ночью звучит с особой силой и царит в зыбкой, настороженной тишине. Кажется, что каждая веточка напряженно ждет хотя бы самого незначительного шороха, звука, чтобы подхватить его, во много раз усилить и послать несмелым, приглушенным эхом во все уголки леса. Ведь недаром выстрел ночью в лесу громовым раскатом разносится на многие километры.