— Я сошью вам корону, красавица, — сказал напоследок тот, которого звали Илья. Просто Илья, и все. Будто он был пророком, и отчества ему не полагалось. Еврей не обманул: шапка получилась всем на зависть. Всем, кто видел ее на Клавдии.
Теперь, когда она была перевязана цветастой шефлонкою, Клавдия подошла к матери. Осторожно, словно боясь нарушить покой в застывшей женщине, трижды поцеловала ее. Но та даже не шелохнулась, и свет из окон, уже светлее серебра, ничего в ней не изменил. Прощание выглядело странным, совсем не похожим на прощание. Родион смотрел на все с недоверием и думал: «Крепится! Характер кажет! Все вы крепки, пока горя не разглядите».
Разве он забыл, как кричали бабы на Вознесеньев день с полудня, когда Серков со своими конниками порубили во дворедома Елашкиных шестерых (седьмой, Родион, ужом по стерне уполз в ельник, там дотемна схоронился) комсомольцев.
Беда как с неба упала: только вся деревня песнями заливалась, вдруг — чирк по песням саблею, и крик: «Ой, убили! Убили!» Поменялся праздник на несчастье.
«Ты тоже поблажишь — не железная».
Но ожидание затянулось. Будущая теща его осталась в прежнем своем невозмутимом состоянии.
«Будто не терят дочку, — Родион прикусил кончик уса. — А ведь потерят. Настрого закажу дуре!»
— Ох, едрена феня! — всполошился Федор Степаныч. — Сам, пим старый, голяком стою. Во что мне облакаться, Соня?
Он подскочил к полатям, потащил из-под лоскутного одеяла потертую на сгибах шубу. Быстро набросил на плечи и потерялея в ней. Сразу не поймешь: там ли мужичонка, или шуба сама по себе стоит. Рука Федора уже тянулась к росомашьей лесовушке, когда за спиной раздался голос жены:
— Уймись! Куды наладился? Он кума твоего конвоем ведет. Чо люди скажут…
— Чо скажут? — переспросил Федор Степаныч. — Дочку провожать, что еще скажут…
— Безтвово присутствия обойдется! Здесь прощайся.
И опять Родион не почувствовал в ее словах женской слабости и неприятно подивился, но вида не подал.
Федор Степанович беспомощно глянул на дочку, торопливо обнял, отвернулся к печке:
— Езжай, Клавдея. Храни тебя Господь!
Родион подхватил узел, помог Клавдии одолеть порог. Сам, однако, задержался. Холодный пар накатывается из-за его спины. Клавдию в сенях едва видно. Он сказал:
— Для меня разницы нет, Софья Никандровна: вчера он — кум, нынче — враг! Революцию делаем.
— Прикрой дверь — избу выстудишь! — приказала хозяйка.
У Родиона всякие худые слова на языке завертелись, как угли жгут нутро, охота выплюнуть. Он сдержался, хотя лицо стало одного цвета с морозным паром.