Сегодня и вправду можно было созвать гостей и, украсив сад лентами и фонариками, устроить бал-маскарад. Ведь недаром поздняя весна считалась в Одельтере самым счастливым временем года! Весну часто сравнивали с молодой прекрасной лютнисткой, чьи изящные руки перебирают тонкие струны, а голос поет нежные песенки о любви. На голове у нимфы пышный венок из полевых цветов, а шелковая одежда ее переливается яркой радугой. Девушка эта, словно призрак, появляется у ярких костров Майского Праздника.
По меркам зданий особняк Шато дю Силанс был еще очень наивен. Когда вместо приветственного праздника в саду состоялась исповедь, он от горя обесточил на полчаса электричество. Выходка сия, однако, ничуть не смутила его хозяйку. Княгиня не моргнув глазом продолжила рассказ – и говорила еще несколько часов.
Внимая ее монологу, следователь Монгрен испытал поначалу все страдания человека, который вечно занят и разбрасываться временем не имеет возможности. Ангеран поглядывал на часы, теребил уголки бумажных листов, покашливал и задумчиво смотрел вдаль, но через час и сам не заметил, как посвятил все внимание рассказу.
Эссейша Таш'Найесх знала, где посмеяться вместе с героем, где повысить или понизить голос, как придать отрывку загадочности или, промолчав, выдержать выразительную паузу, – и к третьему часу Ангеран был совершенно очарован. Одна за другой, фразы княгини, будто слои папье-маше, оседали на скелете сюжета, и так история принимала очертания существа. Слово за слово – и у повести вдруг забилось сердце, принялись двигаться мышцы, а легкие ее наполнились воздухом. Существо зажило, и события многолетней давности развертывались перед глазами месье Монгрена, будто наяву.
История была хороша. История была захватывающа. История была до отказа набита событиями. История требовала продолжения, и следователь готов был безотрывно слушать еще хоть целые сутки. Но женщина замолчала, и месье Монгрен нехотя сложил бумаги с записями в стопку. Затем пару раз стукнул ими по столу, выравнивая края. Ангеран был аккуратен во всем: ни разу не испачкался о свеженаписанные строки и не испортил каллиграфическое письмо чернильным пятном.
– Итак, месье Фойеренгер Алентанс не мог читать мысли людей, видеть их прошлое и будущее, – заключил наконец детектив хриплым от долгого молчания голосом. – Однако он был некоей… ищейкой, обладавшей способностью улавливать людские переживания.
– Верно, – отозвалась Эссейша. – Потому его и звали Хитрецом: от этой бестии нельзя было скрыть своих чувств. Страх, боль, ужас… Он читал все. Он знал многое и на многом играл… – Помедлив немного, будто собираясь с мыслями, княгиня добавила: – Но в то же время он был отважным человеком, который привык брать удар на себя. Который жертвовал своей репутацией даже в близком кругу – и все принимались искать в нем несуществующую червоточину. И это было так просто: одни люди недолюбливают тебя лишь потому, что недолюбливают другие!