Эта женщина сказала, что я могу поговорить с ней о Саванне и о Фэт вместо разговоров с прессой.
Я ответил прямо:
— Это моя вина. Я не защищал ее права.
Я рассказал о матери Фэт, о том, как она ушла. Все это время она даже не давала о себе знать. А ведь события освещались во всех новостях — и ни единого слова от Пэт. Хоть бы какое-то проявление заботы. Я никогда не отрицал, что она много сделала, но и я тоже сделал немало. Я остался с тремя детьми на руках, Фэт тогда было всего полтора года…
Я рассказывал, как замечал, что Фэт растет и из девочки превращается в женщину. О том, как появление возле двери вьетнамского мальчика испугало меня.
Я рассказал о Хайнце и о том, что знал: это Хайнц схватил Сэта в ту ночь, когда Фэт работала, и тряс его, чтобы малыш замолчал, бросал его, чтобы успокоить. Я опасался, что если я расскажу об этом Фэт, то причиню ей невыносимые страдания и заставлю ее высказать все Хайнцу. Я решил, что нужно искать компромисс, потому что в битве между мной и Хайнцем я потеряю Фэт. Она останется с ним.
Так обычно поступают девушки, встречающиеся с молодыми людьми-неудачниками. А я не хотел терять дочь. Я хотел быть ближе к ней. Может, потому, что думал: у меня есть шанс спасти ее, оставаясь рядом с ней. А может, потому, что не смог удержать Пэт и не хотел терять мою девочку.
Я предполагал, о чем Фэт думала в тот день, на утесе, хоть и не понимала, что делает.
Женщина успокаивала меня и говорила, что нет смысла это обсуждать: Фэт была не в себе. Я спросил, не хочет ли она этим сказать, что Фэт безумна. Женщина кивнула и ответила:
— То, что она сделала, — безумие.
Наконец-то кто-то произнес эти слова.
Затем женщина вернулась домой или в свой офис, туда, где ей спокойно работалось, а я опять остался один. Некоторые могут сказать, что я начал пить, и, действительно, я стал пить больше, чем раньше.
Некоторое время я пил каждый вечер. Я начал много курить. Я считаю, это серьезно. Курение убило моего отца, и я помню об этом. Я надеялся, что курение убьет и меня.
Однажды я так напился, что забыл потушить сигарету, и кровать загорелась. Я проснулся и увидел клубы дыма. Я был страшно зол, но не оттого, что мне пришлось все чистить, а потому, что не сгорел вместе с кроватью и домом.
Умом я понимал, что не смогу с этим жить, и принял решение: «Убей себя, Мэд. Только сделай это так, чтобы не травмировать семью, которая и так достаточно настрадалась. Не надо стрелять в себя, можно промахнуться и закончить жизнь, превратившись в овощ. Сделай это медленно, приемлемым способом, как до тебя сотни лет делали все мужчины: кури и пей».