Солнце уже опустилось за хромированные, тянущиеся к небу руки финансового квартала. Тэллоу посмотрел на бледное небо и удивился: как время пролетело, уже вечер… Сел в машину. Сел за руль, но автомобиль все равно казался пустым и осиротевшим. Тэллоу влился в густеющий поток машин и пошел проталкиваться на восток, забираясь все глубже на территорию Первого участка.
Пятнадцать минут спустя он запарковался перед своей любимой кофейней с парой столиков на тротуаре — кури не хочу. На углу купил пачку сигарет и одноразовую зажигалку, присел за металлический столик с топырящейся картонной ручкой большой чашкой ядовито-черного кофе, прикурил — руки, кстати, пока не тряслись — и, напрягая все силы, попытался выйти из автоматического режима. Надо было включаться обратно в реальность.
Включался он постепенно. Почувствовал, что пиджак слегка давит под мышками. А это был единственный пиджак, под который влезала плечевая кобура. Значит, он успел набрать вес и раздаться в груди. А прикрыв глаза, почувствовал, что кожу головы стягивает в нескольких точках. Это пятнышки крови присохли.
Постепенно-постепенно. Вот картонная ручка на его стакане — большом, на двадцать одну унцию: картон необработанный, надписи на нем отпечатаны биоразлагающейся краской — кофейня гордо декларировала этим свою независимость, нетаковость, настоящесть. А всего-то черный отпечаток на пятнистой неровной поверхности… В полированной металлической столешнице слепяще отражалось солнце — долго не посидишь, в особенности с ноутбуком, так что за столиками, выставленными на тротуар, особо не задерживались. Сигаретный дым пах деревом и маслами. Вдыхаешь его, в груди приятно теплеет, долго выдыхаешь через ноздри. На языке остается химическое послевкусие — на автомате тянешься за кофе, сладким, густым, он омывает язык, и голова разом перестает кружиться — а она закружилась, шутка ли, девять месяцев не курил. И не курит, заметил про себя Тэллоу. Нет, он не начал снова курить. Это лекарство. Вот он докурит — и выкинет. И пачку, и зажигалку.
Он постепенно возвращался в мир. Из открытой двери кофейни доносилась музыка: бруклинский чиллвейв, пару лет назад вышел этот альбом — нервозные ребятки из Парк-Слоуп[1] мечтали о калифорнийских пляжах. Сидели за столиком у окна две девицы с ирокезами, обе в кенгурушках без рукавов, у обеих руки татуированы от плеча, у обеих еще полно места до запястья — не докололи рисунок. У которой татушка не доделана сильнее — рисунок получше. Денег меньше, зато вкуса больше.
А за девицами тарахтел водруженный на стол рядом с прилавком принтер, методично выплевывая в поддон чей-то реферат, или фотографию, или распечатку из соцсетей.