Свалив с себя тяжелый, нагруженный толом вещмешок, старшина Огрызков откинулся спиной на траву и вытянул ноги.
Он тоже вымотался за дорогу и не прочь был часок отдохнуть в тени, но чувствовал, что командир им этого не позволит. Словно заведенный, командир устремлен к цели и, пока ее не достигнет, не успокоится и никому покоя не даст. Видно, такой уж он человек. Все усложнялось еще и тем, что только у него имелось конкретное задание, полученное устно с запретом что-либо помечать или записывать. Огрызкову сообщили, куда они должны прибыть, но лишь в общих чертах — урочище Боговизна, где базировалось руководство партизанской зоной. Урочище огромное, даже не все вместилось на карту, но, дойдя до него, они должны найти то, что им надо. Лишь бы дотянуть до Боговизны. Идти в общем было безопасно, никто их не преследовал, парень вроде бы знал направление и пока уверенно вел. Наверно, они могли бы где-нибудь передохнуть в деревне, попить молочка и кой-чего другого. Но с этим командиром, пожалуй, отдыха не получится.
Посидев недолго над картой, Гусаков снова сердито выругался и устало поднялся на ноги:
— Старшина, а ну отойдем!
Они недалеко отошли в ольшаник, чтобы не было их слышно с полянки.
— Ты уверен, что парень не подведет? — вполголоса спросил Гусков.
Огрызков пожал плечами.
— Быть уверенным ни в чем нельзя. Но — ведет...
— Думаешь, он знает, куда?
— Наверно, знает. Он — здешний.
— Здешний! От этих здешних знаешь, чего можно ждать?
Старшина не ответил. Он лишь внимательно посмотрел на командира и подумал: «Ну чего мандражишь, подозреваешь? Плохой тебе проводник — поди в деревню, найди лучшего. Но опять, наверно, пошлешь старшину?»
— Ты вот что! — завершая разговор, сказал Гусаков. — Придем — про парня ни слова! Никому. Понял?
— Я-то понял. Но...
— А что — но?
— А все то же, — неопределенно ответил Огрызков, и Гусаков, наверно, расценил это по-своему.
— Сомневаешься? — прищурясь, спросил он. — И я сомневаюсь. Вот же положение, мать его растакую!..
Так ни о чем не договорившись и ничего не выяснив, оба вернулись на полянку. Тумаш с Костей лениво грызли московские сухари, и командир сразу скомандовал:
— Подъем! Потопали дальше. Ты, — повернулся он к Косте, — веди! Не туда заведешь, пеняй на себя! Понял?
Костя не ответил, лишь заметно помрачнел с лица и глубже надвинул на голову кепку.
В ольховой чаще они набрели на густые заросли малины. Крупные, налитые соком ягоды, словно виноградные гроздья, висели на высоких, в рост человека стеблях. Жаль, не было времени, лишь на ходу, отбиваясь от комаров, они успели сорвать по несколько ягод. К вечеру в лесу комары прямо-таки зверели, казалось, за каждым кустом поджидая человека, тучами вились над головами, то и дело жаля в лицо, шею, руки, в неуемной жажде крови лезли в нос и глаза. Костя по сельской привычке в общем казался к комарам терпимым, остальные же отбивались от них, как могли. Парню же было не до комаров: порой он переставал узнавать местность и путался в направлении, куда следовало идти. Другое дело — если бы идти по дороге. Но командир сказал, что по дороге нельзя, и Костю охватывал испуг: а вдруг заведет не туда? Может, пойти в деревню, спросить? Но пустят ли одного в деревню?