— Ну, что вы, мама. Никуда он не пропал. Вон Александр Маркович послал Семена во Владимир к митрополиту, задержат они его. Обязательно задержат.
— Господи,— всхлипывала Ксения Юрьевна.— И никому дела нет. Он, поди, там и не поест толком. А Семен-то тоже хорош, а еще пестун называется, кинул ребенка одного, сбежал.
— Он не сбегал, мама. Дмитрий сам прогнал его от себя. Семен, наоборот, уговаривал его не ходить, домой воротиться.
— Плохо уговаривал, кормилец называется. И Маркович тоже хорош, век прожил, ума не нажил.
— Александру Марковичу нездоровится.
— А мне здоровится? Мне здоровится? Сердце на ниточке висит. Одна за всех думай. Миши нет, все вразнобой пошло. Митька на рать побежал, Ляксандру чуть глаз не вышибли, Константин с коня свалился, едва шею не свернул. Ты ж мать, пошто не следишь?
— У Константина кормилец есть,— отвечала невестка.— С него за это спрос.
— Вот и спросила б.
— Я поругала его, он сам сильно переживал.
— Надо не ругать было, а высечь.
— Зачем же его ронять перед воспитанником, мама? Вон Миша однажды изругал Семена при Дмитрии, а тот тут же перенял. И ныне Семен пытался удержать его от той рати, так он его чуть не избил. Нет, пестуна надо высить перед дитем, не унижать, мама.
— И все-то ты знаешь, Анна. Охо-хо. Явится идол, пусть ко мне немедля волокут. Я ему задам баню.
И едва Дмитрий Михайлович въехал на родное подворье, как конюший Митяй, принимая коня, сказал ему:
— Беги, Дмитрий Михайлович, до старой княгини. Извелась ведь сердешная, того гляди, помрет.
— Что с ней?
— Ведомо что. Тоска сердце съела.
Взбегая в терем Ксении Юрьевны по лестнице, внук прыгал через две-три ступени. Ворвался в покои ее запыхавшийся, встревоженный.
— Бабушка, что с тобой?
— Митенька,— пролепетала старуха и даже попыталась приподняться на ложе, но не смогла.— Милый мой.
Княжич подбежал, сел на край ложа, с нежностью смотрел на дорогое лицо, изменившееся, исхудавшее, потемневшее. Выцветшие глаза княгини полнились слезами.
— Ну что ты, бабушка. Видишь, я живой-здоровый. Не плачь.
— Это я от радости, Митенька,— всхлипывала старуха.— Уж и не чаяла зреть тебя, вся душа изболелась.
— Что со мной могло случиться?
— Ой, не говори так, милый. Вон Александр Данилыч Московский намного ль старше тебя, а уж отдал Богу душу. А чаял ли?
— Что с ним? Я не знал.
— Сказывают, на ловах не то под вепря угодил, не то под лесину. Помер Александр, а ведь он тебе сродник.
Не сговариваясь, оба перекрестились: Царство ему Небесное. Ксения Юрьевна, едва осенив себя, протянула исхудавшие руки к внуку:
— Дай я тебя обниму хоть, Митенька. К сердцу прижму.