— Ну как там? — спросил Семен Михайлович.
— Разорили твой дом, Семен, растащили все.
«Ну, положим, тащить там мало чего осталось».
— Собак не убили? Не слыхал?
— Не знаю, Семен. Знаю, что ворота сорвали.
«Ну, ворота навесим, абы дом был цел».
Ночью вновь явился служка, вывел заточника до ветру, нужду справить. И опять запер в храме.
Жутко было в пустом храме ночью.
От собственных шорохов вздрагивал посадник. После втг-рых петухов лишь забылся, уснул.
На следующий день после заутрени уже архиепископ сообщил боярину:
— Посадничество у тебя отобрали, сын мой. Но ты не печалься, жив, и слава Богу.
— Да за посадничество я не переживаю,— усмехнулся Семен Михайлович.— За детей боязно.
— С детьми все в порядке, сын мой. Все уж дома. И тебе можно идти.
— А не рано?
— Не рано, сын мой. Вчера мизинные перебесились, потешили нечистого, угомонились. Ступай, не бойся.
Лукавил Семен Михайлович, говоря, что «не переживает*, сильно лукавил. Еще как переживал, за ночь совсем седым стал, на лицо спал, почернел аж.
Вернулся на разоренное подворье, и даже уцелевшие цеп-няки (спасибо Демке!) не порадовали боярина. Волоча ноги, прошел через двор, поднялся на крыльцо, засыпанное пером и пухом из подушек, доплелся до опочивальни и снопом пал на голое ложе.
А к вечеру и помер. Отошел тихо, без жалоб, без шума, без соборования. От нее, «косой», и Святая София не заслонит, коли час приспеет. Семена Михайловича приспел, однако.
Орда, клещом присосавшаяся к многострадальному телу Руси и высасывавшая из нее жизненные соки, сама не была единой и крепкой. И в ней шло соперничество между потомками великого Чингиса, и там убивали брат брата, дядя племянника, а то и сын отца. Эти замятии>1, периодически вспыхивавшие в Орде, давали иногда передышку Русской земле, «тишину», как писали радостно летописцы. В эти годы ханам было не до Руси, они охотились друг за другом.
'Замятия — смута.
Именно в результате такой замятии в 1270 году отложился от Золотой Орды хан Ногай, перекочевал со своими кибитками к Черному морю и стал наводить страх и ужас на саму Византию. В одной из битв победил византийское войско и принудил императора Михаила Палеолога отдать ему в жены дочь Евфросинию.
— Она будет у меня самой любимой женой,— пообещал Ногай императору.
И слово свое сдержал. Евфросиния была у него в чести и часто сидела с ним рядом, особенно на приеме иностранных посольств или других торжествах. Мало того, Ногай не только советовался с ней, но иногда отдавал решение какого-то вопроса на ее усмотрение.
Причерноморские степи от Дона до Дуная принадлежали теперь Ногайской Орде.