Это был корабль. Вернее, обломки потерпевшего кораблекрушение и затонувшего корабля — кормовая часть его с надстройками и двумя сохранившимися мачтами из четырех. Было видно, что корабль здорово пострадал, налетев на рифы. Он весь зарос ракушками и водорослями. Нос его оплело что–то зеленое и блестящее.
Что–то съежилось и оледенело внутри у Бенсена, когда обломки эти поднялись из воды и он смог как следует рассмотреть их.
Дело в том, что корабль этот не сам восстал из глубин морских — его поднимали! И поднимало его то огромное Нечто, которое он уже видел под водой — колоссальных размеров серо–зеленое чудовище, невообразимое создание, состоявшее из одних только змееподобных щупалец и блестящей крупной чешуи, гигант, такой огромный, словно в насмешку над законами природы, что в лапах его даже этот огромный корабль выглядел хрупкой игрушкой. Останки «Повелительницы туманов» продолжали подниматься из воды, но само неведомое существо, их поднимавшее, так целиком и не показалось.
Но вот море расступилось, и чуть ниже кормы Бенсен увидел глаз.
Это жуткое, метра два в поперечнике, лишенное зрачка око, озеро застывшей желтизны и обретшего плоть зла, вперило в него свой полный ненависти взор…
В сознание Бенсена словно продралась тяжелая, холодная железная лапища и удушила в нем все человеческое. Он завопил, рванулся было назад, и тут его жутко, мучительно вырвало. На секунду, даже на долю секунды он почувствовал страх, но и страх тут же исчез без следа, и теперь это был уже не Бенсен и вообще не человек, лишь пустая оболочка, лишенное воли орудие сил, неподвластных человеческому разуму и воображению.
Обломки «Повелительницы туманов» медленно легли набок, на мокрый песок у подножия отвесных скал берега и, тяжело хрустнув, рухнули. Ее мачты и реи, за два месяца пребывания в воде превратившиеся в гниль, рассыпались, раздавленные собственным весом. Корабль оседал, разваливался, становясь кучей деревянных обломков, мелких и почерневших.
И после этого гигантское око, взиравшее из–под воды, снова закрылось.
Чудовище сделало то, что было задумано. И теперь оно выжидало, зная, что минуют часы, прежде чем желания его станут явью.
Но что могут значить часы в жизни существа, которое два миллиарда лет провело в ожидании?
— Родерик? — Вы… ты… это ты на самом деле… — Говард замолк, не в силах говорить. Он раскрыл объятия, словно собираясь заключить в них Махони, но умолк и замер, в изумлении глядя на темный силуэт, вырисовывающийся перед ним.
— Это я, Говард, — подтвердил Махони. — Можешь спросить Роберта, если не веришь. Ты–то знаешь, что обманывать его я не могу.