Я с трудом отогнал от себя эти видения, подошел к окну и сделал глубокий вдох. Было холодно, пахло снегом и морской водой. Некоторое время я оставался стоять у раскрытого настежь окна, глубоко дыша и наслаждаясь едким пощипыванием свежего воздуха, хлынувшего в мои легкие. Эта легкая, но приятная боль хоть и ненадолго, но все же изгоняла то неприятное, глухое шевеление, терзавшее в последнее время мой мозг, возвращала способность мыслить ясно. Еще с минуту я стоял так, наслаждаясь прохладой и глядя вниз на улицу. Время уже близилось к полудню, и на улице было многолюдно. Люди шли куда–то по своим делам, обычным делам в этот обычный ноябрьский полдень. Вся эта картина была пронизана спокойствием, и если бы не темные грозовые тучи, сгустившиеся на горизонте, и не долетавшее оттуда время от времени тихое погромыхиванье, то ее можно было даже назвать идиллической. Бросив взгляд на улицу, я закрыл окно и повернулся к Говарду.
— Ты не все мне рассказал, — произнес я.
Он медленно опустил газету, посмотрел на меня и устало улыбнулся. Он вообще выглядел устало. Под глазами его залегли глубокие, темные круги, и пальцы едва заметно подрагивали, когда он складывал газету. В противоположность мне в прошлую ночь он и глаз не сомкнул — они с Рольфом поочередно дежурили у моей постели каждую ночь, и роль сиделки нынче досталась Говарду.
Зевнув, он отбросил газету на пол, встал и прошествовал к камину, протянул дрожащие руки к огню и поежился. Пока окна были раскрыты, в комнату проник ноябрьский холод, и сейчас и я сквозь тонкую ночную рубашку почувствовал его. А Говарду, в том состоянии, в котором он пребывал сейчас, это должно быть вдвойне неприятнее. Он, судя по всему, комментировать мою фразу не собирался.
— Что ты на это скажешь? — нетерпеливо продолжал я. Мой голос слегка дрожал, и я понять не мог, от чего — то ли от гнева, то ли от холода. У меня уже вошло в своего рода привычки задавать этот вопрос то Говарду, то Рольфу — в зависимости от того, кто выполнял при мне роль сиделки. И, как и следовало ожидать, мне неизменно отвечали уклончиво, либо просто предпочитали отмалчиваться.
— Что я должен сказать? — отозвался Говард. Повернувшись, он посмотрел на меня со смесью сочувствия и озабоченности во взгляде, что всегда приводило меня в бешенство. С тех пор как мы прибыли в Дэрнесс и я стал здесь оправляться от моих кошмаров, он только и делал, что без конца одаривал меня сочувственными взглядами. Такими взглядами смотрят на заболевших детей или на умирающих, но я ни под одну, ни под другую категорию не подходил.