Быков хотел возразить, что веслами можно будет заняться позже, когда «корабль» будет спущен на воду, но не стал. Какая-то догадка пыталась проклюнуться сквозь сумбур мыслей и никак не могла. И все же она тревожила, не давала покоя.
– Почему ты помрачнел? – спросила Элен.
– Не знаю, – признался Быков.
– Тебя что-то беспокоит?
Он оглянулся, проводив взглядом удаляющегося Стаута.
– Кажется, нет.
– Тогда покатили?
– Давай.
Синхронно наклоняясь и распрямляясь, они продолжили путь. Надстройка затонувшего судна походила на мираж, призрачно белеющий над водой. На небе по-прежнему не было ни облачка. Полуденное солнце висело высоко, и поверхность лагуны зеркально отражала его сияние. Дальше, там, где протянулась линия рифов, угадывалась белая полоска прибоя. За ней начинался безбрежный океан глубокого синего цвета.
– Это там разбилась шлюпка? – спросила Элен, кивая на линию прибоя.
– Да, – подтвердил Быков, радуясь возможности перевести дух. – Представляю себе, сколько парусников потерпело крушение на этих рифах. Скользишь себе по гладкой воде, и вдруг буруны прямо по курсу. А поворачивать поздно. Несколько минут – и только щепки на воде плавают. И выжившие люди плывут к острову, на котором пройдет весь остаток их жизни.
– Тебе нужно было стать писателем, а не фотографом. У тебя отлично развито воображение.
– Возможно, – рассеянно пробормотал Быков.
Оставив в покое выдолбленное бревно, он направился в рощу. Стаут был там, обтесывал ровную ветку, чтобы придать более толстому концу вид лопасти. Тень, упавшая сзади, заставила его обернуться. Он улыбнулся и сунул нож за пояс.
– Получается? – спросил Быков.
– Как видишь. – Улыбка Стаута сделалась чуть шире.
От этого она не стала ни естественнее, ни дружелюбнее. Он явно был недоволен тем, что его застигли врасплох. Похоже, интуиция Быкова не подвела.
– Можно было еще немного обтесать, – сказал он, глядя на весло.
– Достаточно, – отмахнулся Стаут.
– Как тебе удалось перепилить такую толстую ветку?
– Я ее нашел. Она на земле валялась.
– Да? Разреши взглянуть.
Стаут мгновение поколебался, потом неохотно отдал весло. Перевернув его, Быков провел пальцем по срезу.
– Свежий, – сказал он. – И очень гладкий.
– Наверное, матросы бросили.
– Можно будет спросить.
Лицо Стаута стало раздраженным, как у человека, припертого к стенке.
– Зачем? – спросил он.
Были разные варианты ответа. Быков избрал самый прямой. Убийственный.
– Ты знаешь, – сказал он.
Глаза Стаута метнулись из стороны в сторону. «Сейчас он вытащит нож, раскроет и воткнет мне в живот», – понял Быков. Ему хотелось отступить или вообще уйти, замяв разговор. Вместо этого он сделал шаг вперед и задал вопрос, столь же прямой и убийственный, каким был недавний ответ.