— Нупурикесунгуру, у подножия гор обитающий! Людоед «очень жестокий», не жду я от тебя пощады! Коль нужна тебе моя жизнь — возьми ее, без жалости, бог моих предков, но оставь в живых тех, кто следует за мной. Коль бесчестен я, забери меня в Нитне Комуй Мисири, мокрый ад, но дай путь продолжить тем, кто следует со мной. Коль смерть моя может стать жертвой — прими ее Горный Людоед.
Отвесивший очередной поклон Акира, поднялся на коленях, вскинув руки и в этот миг, доселе стоявший неподвижно медведь качнулся вперед. Раскрылась зубастая пасть и огромные челюсти сомкнулись на теле японца. Илта не верила своим глазам — острые клыки разом перекусили пополам самурая, как она сама бы откусила от ломтика колбасы. Когда чудовище вскинуло голову, разжевывая и проглатывая куски мяса, на земле все еще стоял на коленях уродливый обрубок. Кровь изливалась фонтанами из перекушенных органов, бесчисленных вен и артерий. Зубы зверя перерезали тело Акиры ровно по пояс, так ровно, будто кусал не медведь, а гигантская акула. Проглотив куски мяса, чудовище вновь наклонило голову и в один присест заглотнуло оставшуюся часть тела.
За спиной Илты послышались узнаваемые звуки — желудок кого-то из ее следопытов оказался слишком слаб для такого зрелища. Трудно их винить — к горлу Илты тоже подступил комок. Медведь, проглотив последний кусок, оглушительно взревел — словно обрушилась, наконец, горная лавина — и поднялся на задние лапы. Сейчас медведь смотрел на людей сверху вниз — хотя они и стояли на обрыве, с которого падал двухметровый водопад. Маленькие красные глазки внимательно рассматривали членов группы Илты, словно прикидывая кого сожрать следующим.
— Илта! — вскрикивает сразу несколько голосов позади нее, чья-то рука хватает за рукав куноити. Легко вывернувшись, девушка соскакивает вниз — надо же именно на тот камень угодила, на который спрыгнул Акира. В голове словно молоточки стучат, ноги гнутся, словно итальянское спагетти, по спине стекает холодный пот. Илта подходит к чудовищу и поднимает руки. С окровавленной морды еще падают красные капли, прямо на стоящую внизу девушку. Она подставляет ладонь и растирает по лицу кровавый мазок. И страх уходит куда-то, голова проясняется, а на язык словно сами собой приходят нужные слова. Илта, вскинув руки, начинает нараспев произносить:
Бабаган-онгон!
Шингил шибэ газар.
Разве только Мирских, много лет проведший бок о бок с таежными народами, мог услышать в звуках этого песнопения знакомые слова. Да и еще Степанов встрепенулся, словно услышав что-то знакомое — древнее, темное, как лесная чаща, полузабытое за годы безбожной власти, но все еще живое, притаившееся в сердце каждого таежного охотника.