Наташа сбежала по лестнице и, провожаемая удивленным взглядом портье, выскочила на улицу. Прохладный вечерний воздух, остудил шумящую голову, отчасти вернув Наташе способность к соображению. И все равно чувство щемящей обиды и досады — в первую очередь на себя — не оставляло русскую девушку. Илта не имела права так поступать! То, что Наташа позволила себе выпить лишнего это еще не повод…Да она сама сейчас же…Что она себе тоже нормального мужика не найдет? И пошли бы все эти харбинские изуверы со своими секретными планами и заданиями.
Глотая слезы обиды, Наташа уже не очень разбиралась, куда и зачем идет. Осмотреться по сторонам она догадалась, только когда вокруг стало уж очень темно. Оказалось, что она в сердцах свернула в какой-то переулок, причем сейчас она даже не была готова сказать в какой стороне находится «Даурия». Хотя, вот позади слышатся быстрые шаги — кто-то тоже идет по своим делам. Сейчас она спросит…
— Наталья Севастьянова? — послышался чуть ли не над ухом женский голос.
— Да, я — протянула девушка, оборачиваясь, пока еще скорее удивленная, чем встревоженная тем, что тут ее кто-то знает.
Вспыхнуло пламя спички, поднесенной к дешевой местной папиросе. Огонь осветил резкие женские черты, орлиный нос, пронзительные черные глаза. Что-то очень знакомое почудилось Наташе в этих чертах — что-то от чего за километр веяло угрозой.
— Отлично, — усмехнулась женщина, выдохнув табачный дым в лицо закашлявшейся девушке, — действуйте товарищи, — произнесла она, обращаясь к кому-то позади Наташи.
Блондинка открыла было рот, чтобы закричать, когда сильная рука ухватила ее за горло и на ее лицо легла тряпка, воняющая хлороформом.
Часть вторая: Путь к Черному Колодцу
Перед стоящей на берегу Амура бревенчатой фанзой горел небольшой костерок, вокруг которого расположились три человека. Один из них — седоватый китаец в потрепанной одежде помешивал в висящем над костром котелке резко пахнущее варево. Временами он поглядывал на человека, зажатого хитроумном устройстве, напоминающем узкий гроб, с разъемными стенками. В них были прорезаны отверстия для рук, ног и головы, не дававшие пленнику пошевелиться, еще один деревянной зажим сдавливал поясницу.
Обнаженное тело покрывали многочисленные порезы, по которым, оставляя на коже кровавые следы, ползали всевозможные насекомые — от мелких мошек до крупных черных жуков. Особенно же много здесь было мух — крупных, с блестящими зелеными телами.
Из-за крови, грязи и обильно покрывшего тело гнуса невозможно было определить возраст или расовую принадлежность съедаемого заживо. В его глазах читалась смертная мука, из заткнутого грязной тряпкой рта слышалось сдавленное мычание.