— Давай позвоним Марджи, — предложил дядя Вернон.
— Не говори глупостей, Вернон, сам знаешь — она ненавидит мальчишку.
Дядя с тётей часто говорили о Гарри в его присутствии так, будто его нет рядом; точнее, так, будто он — какой-то мерзкий слизняк и не в состоянии их понять.
— А эта, как бишь её, твоя подруга… Ивонна?
— В отпуске на Майорке, — отрезала тётя Петуния.
— Оставьте меня дома, — с надеждой предложил Гарри (он в кои-то веки сможет посмотреть по телевизору что захочется или даже поиграть на компьютере Дудли).
Тётя Петуния скривилась, точно разжевала лимон.
— Чтобы потом вернуться к руинам? — проворчала она.
— Я не взорву дом, — сказал Гарри, но его не слушали.
— Давай возьмём его в зоопарк… — медленно заговорила тётя Петуния, — …и оставим в машине…
— Машина, между прочим, новая, я его там одного не оставлю…
Дудли громко зарыдал. Не по-настоящему, конечно, — он сто лет не плакал по-настоящему, — но знал, что, если как следует скривиться и завыть, мама сделает для него что угодно.
— Динки-дуди-дум, не плачь, мамочка не позволит ему испортить тебе праздник! — воскликнула тётя Петуния, обвивая руками шею сына.
— Я… не… хочу… чтоб… он… шёл… с нами! — голосил Дудли между притворными всхлипами. — Он в-вечно в-всё портит! — И Дудли злорадно ухмыльнулся Гарри из-под маминых рук.
Тут раздался звонок в дверь.
— Боже мой, уже пришли! — в отчаянии вскрикнула тётя Петуния — и на пороге возник лучший друг Дудли, Пирс Полкисс, с мамой. Тщедушный, с крысиным лицом, Пирс обычно выкручивал руки тем, кому Дудли собирался вмазать.
Дудли сразу перестал плакать.
Через полчаса Гарри, не веря своему счастью, впервые в жизни ехал в зоопарк — рядом с Дудли и Пирсом, на заднем сиденье. Дядя с тётей так и не придумали, куда бы его сплавить, но перед отъездом из дома дядя Вернон отвёл его в сторонку и прошипел, приблизив к нему огромное багровое лицо:
— Предупреждаю, парень: один фокус, одна-единственная твоя штучка — и ты не выйдешь из чулана до Рождества.
— Да я ничего и не собирался, — сказал Гарри, — честно…
Но дядя Вернон ему не поверил. Никто ему не верил, никогда.
Беда в том, что с Гарри часто происходило странное и убеждать Дурслеев, будто он тут ни при чём, было бесполезно.
Однажды, например, тётя Петуния, возмутившись, что Гарри опять вернулся из парикмахерской «будто не стригся вовсе», обкорнала его кухонными ножницами почти налысо и оставила только чёлку, «чтобы прикрыть этот гадкий шрам». Дудли чуть не лопнул от смеха, а Гарри всю ночь не спал — представлял, как завтра пойдёт в школу, где его и так дразнили за мешковатую одежду и склеенные очки. Однако утром обнаружилось, что волосы снова отросли, будто их никто и не стриг, и Гарри на неделю упрятали в чулан, хоть он и пытался объяснить, что не может объяснить, как они отросли так быстро.