ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
несущая королевским кадеткам новые печали и загадки
— Кати?! — Бетрисса выглянула в зал как раз в тот момент, когда миниатюрная брюнетка, всем телом вздрагивавшая от горьких рыданий и полуослепшая от слез, неуверенно брела в сторону женской половины. — Что случилось? Он тебя обидел? Окти! Дора!
Выкрикнув этот призыв в сторону кадеток, присевших на расставленные по широкой галерее банкетки и кресла, старшина бросилась к маркизе, прижала ее к груди и повела к ближайшему дивану, успокаивающе поглаживая по плечам:
— Если ты сейчас будешь молчать, я не сумею тебе помочь. Никто не сумеет. А потом, боюсь, будет поздно. Судя по рассказам Октябрины, твой барон болезненно гордый и решительный мужчина, такие если уходят — никогда не возвращаются назад. Кати! Да не молчи ты! Дорога каждая секунда!
— Поздно… он уже ушел, — горько пробормотала Кателла и зашлась в новом приступе рыданий.
— Я его убью, — кровожадно пообещала прибежавшая первой Дора.
— Потом. — Палец Бет указывал в сторону лестницы: — Сначала догони и приведи сюда. Окти, помоги ей, мы пока пойдем в свою гостиную… не нужно, чтобы кто-то увидел…
Она не договорила, но все и сами все поняли. Августа помчалась следом за сестрой, а Тэри подхватила Кателлу под вторую руку, и они тесной кучкой направились к своим покоям.
Ительниз дошагал почти до второго этажа, когда в спину ему ударил властный и холодный, как ледяное копье, окрик:
— Барон Габерд! Будьте добры подняться сюда! У меня к вам срочное дело.
«Да какое мне дело до ваших дел!» — язвительно скаламбурил про себя Ительниз и сделал еще шаг вниз, но наверху едко произнесли:
— Боюсь, он струсит.
Эта чудовищная по несправедливости фраза заставила его сначала замереть, потом медленно развернуться и так же размеренно пошагать наверх. Обвинений в трусости он не прощал ни мужчинам, ни женщинам. Хотя наказывал их за оскорбление по-разному.
Фрейлины ждали его в полном молчании. Итель разглядел их, сестер Сарнских и княжну Марьено, едва свернув на последний пролет широкой лестницы с изящными резными столбиками перил, и теперь точно знал, кто осмелился бросить в него незаслуженное обвинение. Золотоволосая и синеглазая Доренея, сверлившая неторопливо шагавшего к ней мужчину таким злым взглядом, словно это не она так открыто улыбалась ему всего полчаса назад.
Итель пытался понять причину этой ярой злобы и не мог придумать никакого правдоподобного объяснения, ведь он не сделал этим блондинкам ничего плохого! Не оскорбил ни словечком, ни взглядом! Да и Кателле сказал только те слова, какие она пожелала услышать… хотя видят боги, все внутри до сих пор сжимается от острого ощущения потери. Так больно ему не было даже в тот черный день, когда погиб человек, сделавший для него почти столько же, сколько родители. Хотя тогда он считал, будто больнее быть уже не может.