— Скажем так, некоторые семьи были лучше других. — Фейт видит мои обеспокоенные глаза и быстро добавляет. — Некоторым людям очень хорошо удается заставить тебя чувствовать себя значимым. Как будто ты представляешь какую-то ценность. А некоторые — просто предоставляют тебе кров и еду. — Она пожимает плечами. — Я выжила. И очень благодарна тем семьям, которые действительно заботились обо мне. Благодарность — это не подарок получателю, а дар дающему.
— Сколько тебе лет, Фейт? — Сейчас я любопытен как никогда.
— Двадцать два.
— И когда ты только успела набраться мудрости? — Это правда, она действительно мудрая.
— Старая душа, — подмигивает она. — Взросление в патронажной системе засчитывается как два года к одному. В этом смысле мне уже сорок четыре.
Мне нравится ее чувство юмора.
— Рад это знать. Может мне стоит начинать называть тебя мадам? Именно так я обращаюсь к женщинам в возрасте.
Фейт угрожающе качает головой.
— Нет. Даже когда мне исполнится девяносто лет, я никому не позволю называть себя мадам.
Я доел свой сэндвич — который получился на удивление вкусным — и жду, когда она закончит свой, а потом задаю еще один вопрос.
— Сколько тебе было лет, когда ты попала в эту систему?
— Два года.
— Значит, ты не помнишь своих настоящих родителей?
Она качает головой, давая мне понять, что я что-то упустил или неправильно понял.
— Если коротко, то мама отказалась от меня при рождении. Мои приемные родители… были не совсем готовы к заботе о ребенке и после того, как спала новизна, они поняли, что маленькие дети — это работа.
У меня начинает ныть сердце. Ныть, потому что я вспоминаю о своих детях.
— А тебе известно, как ты оказалась в патронажной системе?
— Социальный работник, занимающийся моим делом, разрешил мне изучить досье, когда мне исполнилось восемнадцать лет. Безнадзорность и жестокое обращение. Черным по белому. Я рада, что детские воспоминания с возрастом забываются. — Фейт смотрит на меня и продолжает, — Один из самых лучших подарков, которые я получила от жизни — не помнить самое худшее. Но это объясняет некоторые шрамы, которые у меня есть.
Я морщусь при мысли о боли, от которой она, без сомнения, страдала.
— Мне жаль.
— Не нужно меня жалеть, Шеймус. Я не помню этого…
— Но это не извиняет того, что они с тобой делали, — прерываю я Фейт, чувствуя необходимость защитить ее. Я вспоминаю, как она дарит объятия незнакомцам на пляже с нежностью и добротой, которую ничто и никогда не должно было омрачать.
— Я говорю это не потому, что не помнить — значит извинять. Они оба получили тюремный срок. Я никогда больше не разговаривала с ними. Я хочу сказать, что забытые воспоминания — это акт сочувствия, которым одарила меня вселенная. Акт, который сохранил мне кучу средств, которые иначе пришлось бы потратить на психологическую помощь.