Дверь отворилась, но ожидали явно не его. Женщина смотрела, нахмурив брови, как будто пытаясь вспомнить, где она видела его лицо.
— Вы не?..
— Комиссар Мегрэ.
— Мне сразу показа лось, что я где-то видела ваше лицо. Я сначала подумала, что в каком-нибудь фильме, а оказывается, в газетах. Войдите.
Мегрэ был удивлен, так как Вероника Ляшом оказалась не такой, как он представлял себе по описанию консьержки. На ней был не строгий костюм мужского покроя, а тончайший пеньюар. Комната, в которую она провела посетителя, напоминала скорее будуар, чем гостиную.
Здесь было много белого цвета — стены, шелковая обивка мебели, и лишь только кое-где — голубые пятна фарфора и блекло-розовый тон пушистого ковра.
— Что вас так удивляет? — спросила она, указывая ему на глубокое кресло.
Пальто было мокрым. Мегрэ не решался сесть.
— Позвольте ваше пальто.
Она понесла пальто в прихожую. По крайней мере в одном пункте консьержка не ошиблась: вкусный запах жареного лука уже доносился из кухни.
— Я не думала, что полиция так быстро появится здесь, — заметила она, садясь напротив Мегрэ.
Некоторая полнота не портила ее, а, наоборот, делала очень симпатичной, и Мегрэ подумал, что многие должны находить ее соблазнительной. Она не жеманилась и даже не потрудилась прикрыть пеньюаром открытые выше колен ноги. Ее ножки с лакированными ноготками играли домашними туфельками, опушенными лебяжьим пухом.
— Вы можете закурить вашу трубку, господин комиссар.
Она вынула сигарету из портсигара, встала, чтобы взять спички, и снова села.
— Меня только немного удивляет, что они вам сказали обо мне. Должно быть, вы их так бомбардировали вопросами, что им пришлось рассказать. Ведь для них я уже давно паршивая овца, и я уверена, что мое имя в этом доме табу.
— Вы в курсе того, что произошло сегодня ночью?
Она указала на развернутую газету, валявшуюся на стуле.
— Мне известно только то, что я прочла.
— Вы прочли газету недавно, когда вернулись домой?
Она колебалась одно мгновение.
— Нет, у моего друга.
И добавила добродушно:
— Вы знаете, мне тридцать четыре, и я уже совершеннолетняя.
Глаза у нее были выпуклые, темно-голубые, одновременно наивные и лукавые.
— Вы не очень удивлены, что я не бросилась немедленно на набережную де-ля-Гар? Признаюсь, что я наверняка даже не пойду на похороны. Меня не приглашали ни на свадьбы моих братьев, ни на похороны моей старшей невестки. Мне не сообщили о рождении племянника. Как вы видите, это окончательный разрыв!
— А разве вы сами этого не хотели?
— Да, вы правы, я сама оттуда ушла.
— По какой-нибудь определенной причине? Если я не ошибаюсь, вам было тогда всего восемнадцать лет.