— Нет.
— Не стояла ли ваша машина вчера вечером, около шести часов, прямо против моста Насиональ?
Ждал ли Сенваль этого вопроса? Во всяком случае, он не моргнул глазом и, казалось, пытался вспомнить.
— Напротив моста Насиональ? — повторил он.
— Это последний мест перед Иври, железнодорожный мост…
Вероника, которая вернулась на кухню, удивленно смотрела на обоих.
— Не помню… Нет… Подождите… Вчера днем…
— Около шести часов.
— Нет… Конечно, нет…
— Вы никому не одалживали вашу машину?
Не случайно комиссар бросил ему этот спасательный круг.
— Нет, я, собственно говоря, никому ее не одалживал, но возможно, что кто-то из моих коллег мог ею воспользоваться.
— Вы обыкновенно оставляете ее перед вашим агентством?
— Да.
— И ключи от машины тоже?
— Конечно, это рискованно, не так ли? Но редко случается, чтобы воровали такие приметные машины, их слишком легко отыскать.
— Вы и ваши коллеги работаете также и по воскресеньям?
— Да, нам часто приходится…
— Ты уверен, что ты не врешь, Жако? — вмешалась Вероника, подавая на стол жаркое.
— А зачем мне лгать? Ты сама знаешь, что наша фирма оплачивает и гараж, и горючее… Если кому-нибудь надо срочно съездить по делу и у него нет под рукой машины…
— Само собой разумеется, вы незнакомы с Полет?
— С какой Полет?
Вероника Ляшом больше не улыбалась. Она стала чрезвычайно серьезной.
— С моей невесткой, — уточнила она.
— Ах! Да… Я смутно вспоминаю, ты мне о ней говорила…
— Вы ее знаете?
— Да, по имени.
— И вам известно, что она живет на набережной де-ля-Гар?
— Вы мне об этом напомнили. Я забыл.
Мегрэ заметил, что внизу, у консьержки, был телефон. В гостиной у Вероники тоже стоял телефон.
— Вы разрешите мне позвонить?
— Вы знаете, как пройти к телефону?
Он вошел в гостиную один и позвонил консьержке.
— Говорит Мегрэ… Я на шестом этаже… Да… будьте добры, посмотрите на улице, не стоит ли там маленькая черная машина… В ней должны находиться молодой мужчина и женщина средних лет… Скажите им от моего имени, что я прошу их подняться сюда…
Он не понизил голоса. На кухне все было слышно. Это была неприятная работа, и он старался сделать ее корректно.
— Прошу извинения, но я вынужден произвести очную ставку.
Ему показалось, что круглые глаза Вероники, еще недавно такие веселые, стали влажными. Ее грудь поднималась в другом ритме. Она заставляла себя есть, но у нее уже пропал аппетит.
— Ты можешь поклясться, что ничего не скрываешь, Жако?
Даже само имя «Жако» звучало сейчас неуместно.
— Уверяю тебя, Ник…
Первый раз в жизни — Вероника сама призналась в этом — у нее была серьезная связь, и, несмотря на весь свой внешний цинизм, она должна была дорожить этой любовью. Чувствовала ли она, что ее любовь под угрозой? Или у нее всегда были сомнения в искренности агента по рекламе? Или, может быть, она сознательно закрывала глаза, потому что в тридцать четыре года она устала играть роль женщины в смокинге и умирала от желания выйти замуж, как все?