Мейзамир вытянулся ещё сильнее, стиснул челюсти до зубовного скрежета. Нервный румянец схлынул с его щек, но глаза пылали все сильнее и сильнее. Плотно сжатые губы потеряли цвет, а переплетенные пальцы рук, что покоились на коленях, были белее мела.
- Я соображаю, - вспылила Магнолия и тут же застонала - слишком сильно дернулась. - Что-то ты, Макс, не спас нас сегодня. А Мейзамир спас. Да, я соображаю, на что иду. А ты, Зандра?
Мулат кивнул и еле слышно поддакнул сквозь зубы.
- Я против! - если бы Макс мог, он бы встал, но высота салона позволила балетному лишь приподняться на полусогнутых ногах. И даже в этой нелепой, неловкой позе, Макс умудрялся выглядеть вовсе не косолапым клоуном. Скорее уж акробатом, что согнул колени, лихо балансируя на канате под куполом цирка. - И я очень советую тебе, Еслена, трижды подумать, прежде чем решать своим голосом судьбу нашей четверки! - его слова поразили меня, болезненно резанули по живому. Казалось, Макс выразил вотум недоверия, толсто намекал, что не способна решать здраво. Поддаюсь чарам красавчика и не в состоянии мыслить трезво.
Я и поддавалась - телом, порывами, чувствами. Только не разумом. Незамутненный, твердый ум я сохраняла всегда, и Макс прекрасно об этом знал. Не зря же балетный немедленно отвел глаза, потупился, напрягся, будто бы усовестился собственного намека. Наверное, несправедливый упрек, завуалированный, но очень хорошо читаемый, решил для меня все.
Я подняла голову и пытливо вгляделась в лицо Мейзамира.
Нет, не бабочки порхали в моем животе, не тяжелый воздух распирал легкие. Красавчик смотрел на меня так, словно здесь и сейчас только я могу распорядиться его судьбой. Словно его жизнь и счастье в моих руках.
И я сдалась его взгляду, просьбе на бледном лице-маске.
- Я за Мейзамира, - сказала тихо, не слишком уверенно, но окончательно.
- Ну и дура! - рубанул Макс.
В последние дни я не узнавала всегда галантного, выдержанного, во всем деликатного балетного. Даже уронить человека ниже плинтуса Макс умел так, что ни один знаток хороших манер, средневековый вельможа не придрался бы ни к тону, ни к словам, ни к выражению лица. И вдруг такое.
Я уставилась на Макса, не в силах ни ответить, ни выдохнуть. Обида распирала грудь, злые слова рвались с языка, упреки и ответные оскорбления. От моего взгляда балетный ссутулился, обхватил себя руками и поморщился, уронив голову на грудь.
- Извини, - пробубнил себе под нос - виновато и смущенно.
- Сам ты идиот и не лечишься! - добил его Мейзамир таким тоном, словно разговаривал со злейшим врагом.