— Почему?
— Потому что.
Женя развернулась, чтобы выйти из комнаты, но Сафронов оказался куда проворнее. Он встал возле двери, не давая ей выйти.
— У тебя кто-то есть?
Женя закатила глаза.
— Какая пошлость!
— Ну почему же, — ей показалось, что на секунду его голос дрогнул. — Ты не даешь мне проводить себя домой, утром убегаешь, ничего о себе не рассказываешь, отказываешься сближаться с моей семьей, продолжать?
— Ты ничего не понимаешь, — пробормотала Женя.
— Объясни.
Она подняла на него взгляд.
— Дай мне пройти.
Несколько секунд он смотрел ей в глаза, затем сделал шаг в сторону. Женя прошла. Буквально добежала до комнаты, граничащей с гардеробом. Открыла сушильную машину — одежда лежала здесь. Платье потеряло свою форму, но ей было плевать. Она быстро влезла в него, простыню бросила в стиральную машину. Вышла из комнаты — Сафронова не оказалось в коридоре. Женя не увидела своей обуви. Кинулась к обувной тумбочке, распахнула ее и чуть не заорала от ужаса, вовремя успев закрыть рот рукой. Пистолет. Зачем ему дома оружие?
Обувь стояла на нижней полке. Она схватила туфли, быстро обулась и постаралась как можно тише открыть замок.
— Хорошо, что Золушка не исчезла в полночь, — насмешливый голос ударил в спину.
Женя обернулась.
— Я не Золушка.
— А кто ты?
— Малифисента.
Сафронов не стал ее преследовать. Женя выбежала на улицу, миновала шлагбаум, выскочила на проезжую часть и махнула рукой. Сразу же подъехала старая «Волга». Женя села и назвала адрес. Ей казалось, что Сафронов наблюдает за ней из окон своей черной комнаты. Она поднесла кулак ко рту и яростно закусила его, чтобы не заорать от боли и отчаяния. Больше всего ей хотелось туда, назад, в эту комнату.
Вадим вернулся в спальню. Распахнул шкаф, отодвинул в сторону рубашки и открыл сейф. Выбрал самый тупой из ножей — его порезы всегда были болезненными и оставляли уродливые, настоящие шрамы. Они будут долго заживать, но смогут много раз подарить ощущение жизни. Оно вернулось к нему ненадолго этой ночью, когда он закричал впервые за долгое время. И его слезы смешались со слезами этой странной девушки, в которой внутренней боли размещалось еще больше, чем в нем самом. Он не хотел на нее давить, был уверен, что придет день, когда она сама все ему расскажет. Но сегодня ночью в темноте комнаты он увидел то, что долгое время видел лишь в себе самом, — абсолютную пустоту.
Обычно в женщинах обитал свет жизни. Всегда разный. Кто-то едва его излучал — просто тело на темных простынях, не способное ничего производить, кроме пота. Свет выключишь и не увидишь. Кто-то светился тускло-молочным лучом. Одна, совсем молоденькая, походила на светлячка — свечение шло изнутри. Он расстался с ней на следующее же утро. И только Женя стала полюсом притяжения. Черным, кромешным, бесконечным, бездонным. Она была его зеркальным отражением.