— Безусловно, безусловно!
Я поспешил запрятать это открытие в тайник моего разума, куда я складировал все невероятности этих последних месяцев — шаги, шум ночью, исковерканного енота — из страха стать сумасшедшим, если бы я принял их как реальность.
Сжав губы, с горящими щеками, Джеф вдруг заглянул мне в глаза.
— Ты не свободен сегодня в полдень? Я должен заехать в клинику и подписать документы о передаче ребенка. У него приступы ярости, он совершает… ужасные вещи. Не удается больше его контролировать.
— А Сондра?
— Сондра их уже подписала, когда она ездила одна в учреждение. В общем, она предпочитает ездить туда без меня… Ты очень помог бы мне, если бы поехал со мной, ты оказал бы мне своего рода моральную поддержку. Я не требую от тебя его видеть: ты сможешь меня подождать в машине. Это всего в пятидесяти километрах отсюда, ты вернешься к ужину…
Его голос дрожал, слезы заполнили желтоватые белки его глаз. Казалось, его охватила лихорадка; его шея как бы сжалась, охваченная воротником рубашки, виски провалились. Его рука, похожая на коготь, сжала мою.
— Конечно, Джеф, я поеду с тобой, — сказал я. — Я сейчас позвоню на работу: они могут прекрасно обойтись без меня полдня.
Мой ответ тут же привел его в чувство.
— Спасибо, Тед, я очень ценю твой жест. Это не будет слишком тяжело, обещаю тебе.
Учреждение в Долине Сан-Фернандо представляло собой ансамбль новых зданий, фасады которых были отделаны искусственным мрамором, а перед зданиями расстилались недавно засеянные травой газоны. Повсюду висели объявления, рекомендовавшие больным не ходить по газонам. Молодые карликовые деревья, окруженные кругами пыльной земли, вытянулись вдоль ленты дороги, по которой из уважения к надписям «По газонам не ходить» медленно гуляли больные пансионата. Их сонливый поток переходил из одной аллеи в другую под бдительным оком санитаров в белых халатах и колониальных фуражках, которые дирижировали движением на «перекрестках».
Жара становилась невыносимой, я вышел из машины, но вместо того, чтобы ходить по стоянке машин, я принял решение присоединиться к пансионерам и их посетителям. Выбрав почти пустую аллею, я направился без какой-либо видимой цели к зданию, которое соседствовало с двором, окруженным решеткой. Детская горка и «курятник», находившиеся там, навели меня на мысль, что речь идет о корпусе для детей. Я увидел Джефа, который выходил из него, в сопровождении медсестры, которая везла что-то вроде тележки, гигантского кресла, в котором скрючился «ребенок».
У меня было впечатление, что, даже, не принимая во внимание тележку, это создание, несмотря на его человеческий облик, вероятно, ползало, как аллигатор; глаза его, впрочем, были похожи на глаза аллигатора: глаза холодные, бездушные, спящие, выделявшиеся на очень загорелом лице, а голова его была вытянута скорее горизонтально, чем вертикально. Черты его лица были лишены какого-либо интеллекта, а из открытого рта тянулась слюна, заливая подбородок. «Ребенок» грелся на солнце, инертный, отвратительный, в то время как Джеф беседовал с медсестрой.