Шмыгающие по ночному причалу крысы, мрачный силуэт ледокола, минималистская во всех отношениях каюта старшего механика… Еще в порту воспоминания о трех месяцах на роскошном лайнере быстро растворились в реалиях моего нового путешествия.
Не добавила настроения и первая же встреча на ледоколе. Одинокий дежурный матрос с портативным магнитофоном сопроводил звучавшую из него песню мрачным: «Это певец Розенбаум. Сидит».
Впоследствии, правда, он оказался неплохим парнем, весельчаком и даже принес фирменную кассету с неизвестной мне темноволосой певицей на обложке. «Вот, новый диск. Называется „Как девственница“. Группа — „Мадонна“».
…После трех недель пути из Владивостока и долгожданной стоянки в Новой Зеландии ледокол вошел в ревущие сороковые, а затем и в неистовые пятидесятые широты Южного полушария. Англичане называют их соответственно Roaring Forties и Furious Fifties.
Я бы, кстати, и не переводил. Вспоминаются слова лектора советских времен, который дал начинающим журналистам четкий ответ на вопрос, почему в нашей прессе названия американских военных учений, например, «Отэм фордж-76», не переводятся, а пишутся как звучат, только русскими буквами. «Чтобы страшнее было, товарищи, чтобы страшнее!»
В той ситуации экипажу «Владивостока» было страшно по вполне понятной причине. Ледокол впервые в истории отправился не на север в до боли знакомую Арктику, а в загадочную Антарктику, путь куда и преграждали столь чуждые судну этой категории ветра и волны. Дно ледокола — это яйцо, которое умело справляется даже с тяжелыми льдами, наезжая на них сверху и продавливая. А вот при малейшей качке мощный корабль моментально начинает изображать Шалтая-Болтая, который в детском стишке сидел на стене. Ну, или Humpty Dumpty, как, вероятно, велел бы тот лектор.
Сказать просто, что все мы лежали в лежку, значило бы ничего не сказать. Многие, включая меня, в эту самую лежку умирали. До сих пор становится дурно, когда слышу плеск воды, если он напоминает те убийственно мерные удары в иллюминатор. Когда на третий день качки все что было не закрепленного в каюте, включая три трехлитровые банки яблочного сока, оказалось разбитым вдребезги, а «дребезги» эти продолжали летать от стены к стене, я, грешным делом, подумал, что мгновенная и безболезненная смерть была бы неплохим исходом. В этот момент от стены оторвало умывальник, меня в очередной раз куда-то вырвало (туалет, как назло, располагался в коридоре), и я неожиданно, впервые за трое суток, отошел ко сну.
После того что происходило в тот незабываемый период моей жизни, слово «вдруг» в приключенческих книгах перестало казаться надуманным. Все главные события того лета для меня произошли именно так, вдруг.