— Пометь на конверте «для Пола Траута».
Его перевели в групповой дом в Помоне, и я приуныла. После Дейви он стал первым человеком моего возраста, с которым было приятно проводить время, первым, кто хоть отдаленно понимал, через что я прошла. Мы только-только познакомились, и его уже увезли. Нужно привыкать. В конце концов все тебя покидают. Пол оставил на память рисунок. Я в роли супергероя, в облегающей белой футболке и поношенных шортах. Тело прорисовано очень тщательно — результат долгих наблюдений и раздумий. Я только что замочила главного злодея на мотоцикле, каблук мартинса стоит на его голой груди, а в руках дымится пистолет. Убила выстрелом в сердце. Сверху написано: «Никого не подпускаю».
Через несколько дней после отъезда Пола я сидела за оранжевым столом около корпуса для младших мальчиков и ждала собеседования. Провела рукой по стриженым волосам. Зимнее солнце грело макушку. Потенциальные родители не должны были выбирать. Предполагалось, что они поговорят с тобой, «чтобы лучше тебя узнать», но все понимали, что это кастинг. Я не волновалась — не хотела, чтобы меня забрали, предпочитала остаться здесь до восемнадцати. Не хотела ни к кому привязываться. Но забирали рано или поздно всех…
За столом под высокими соснами шло собеседование с двумя братьями. С парами всегда тяжелее. Хорошенький карапуз сидел на коленях у женщины, а старший брат, уже не хорошенький подросток с пушком над верхней губой, стоял справа, засунув руки в карманы. Брали только малыша. Старший убеждал, какой он ответственный, как будет заботиться о братике, выносить мусор, подстригать газон… Сердце рвалось на это смотреть.
Мое первое собеседование состоялось во вторник. Билл и Энн Гринуэй из Дауни. Приемная дочь, прожившая у них три года, только что вернулась к настоящим родителям. Билл вытер рот тыльной стороной руки, а Энн заморгала, пряча слезы. Я изучала свою обувь, белые кеды с голубыми полосками по бокам и большими дырочками для шнурков. Один балл в мою пользу — я к матери в обозримом будущем не вернусь.
Говорила мало, не хотела даже смотреть. Мне они уже нравились. Их доброта тихо засасывала, как будто в ванне спускали воду. Так легко уехать с ними. Я представляла светлый и удобный дом, типовой, но добротный, может быть, двухэтажный. Фотографии детей на столах, старые качели на заднем дворе. Залитая солнцем школа. Даже церковь — уютная, без фанатиков, озабоченных грехами и вечными муками. Держу пари, они со священником на «ты».
Да, я могла бы уехать с Энн и Биллом из Дауни. Вот только с ними я бы многое забыла. Бабочки разлетелись бы. Засушенные цветы и Бах по утрам, темные волосы на подушке, жемчуг. «Аида» и Леонард Коэн, миссис Кромак и пикники в гостиной, паштет и икра. В Дауни станет не важно, что я слышала про Кандинского, Ипр и знаю французские названия балетных па. Я могу забыть черную нить сквозь кожу, взрывающую кость пулю тридцать восьмого калибра, запах нового дома и мать в наручниках, странную нежность, с которой грузный полицейский держал руку у нее над головой, чтобы не ударилась, залезая в патрульную машину. У Энн и Билла Гринуэй из Дауни эти воспоминания потускнеют и растворятся. Амстердам и отель Эдуардо, чай в «Беверли-Уилшир» и дрожащая Клэр рядом с бродягой. Я больше никогда не увижу собственное отражение в лицах бездомных детей в подворотнях у бульвара Сансет.