— Эй, ты чего? — Дядя Рэй сел рядом, пристроил сигарету на банку с пивом и взял меня за руки. — Не плачь! Что случилось? Скажи дяде Рэю!
Я лишь помотала головой. Грудь, точно бритвой, раздирали сухие всхлипы.
— Скучаешь по маме?
Я кивнула. Горло свело, как будто меня душили, выдавливая из глаз влагу. Потекло из носа. Рэй подвинул стул и обнял меня за плечи, протянул со стола салфетку. Я уткнулась ему в футболку, орошая ее слезами и соплями. Объятие было приятно. Я вдыхала запах сигарет, немытого тела, пива, древесных стружек и какой-то зелени.
Он обнимал меня, он был надежным, он не позволил бы потеряться. Говорил, что все будет хорошо, я замечательная девочка, все образуется. Немного погодя вытер мне щеки тыльной стороной ладони, приподнял за подбородок, чтобы рассмотреть лицо, откинул с глаз волосы.
— Очень по ней скучаешь, да? Она такая же хорошенькая?
Грустные и добрые глаза.
Я слабо улыбнулась.
— У меня есть фотография.
Я помчалась к себе и принесла «Пыль», последнюю мамину книгу. Ласково погладила ее изображение на задней обложке — снимок, сделанный в Биг-Сур. Огромные скалы, вырастающие из воды, прибитые к берегу коряги. В шерстяном свитере, с развевающимися на ветру волосами, она походила на Лорелею, из-за которой разбиваются корабли. Одиссею пришлось бы привязать себя к мачте.
— Ты будешь красивее, — заметил дядя Рэй.
Я вытерла нос о короткий рукав своей футболки и улыбнулась. На рынке люди останавливались посмотреть на мою маму. Не так, как на Старр, — просто любовались красотой. Наверное, удивлялись, что она покупает продукты и ест, как простые смертные. Я не могла представить, что стану такой же красивой. Я бы не посмела, слишком страшно.
— Нет.
— Еще как! Просто ты другого типа, ты милашка. А твоя мать при случае укусит. Это не плохо, я не против жесткости, но ты понимаешь, о чем я… Ради тебя мужики просто будут помирать пачками, как мухи. — Он ласково вгляделся в мое понурившееся лицо и мягко продолжил: — Слышишь меня? Чтобы пройти по улице, придется распихивать тушки!
Никто никогда мне такого не говорил. Даже если он врал, чтобы подбодрить, другим до меня и вовсе дела не было.
Полистал страницы.
— Смотри, здесь одно про тебя!
Я вырвала книгу и залилась краской. Я знала стихотворение.
Ш-ш-ш…
Астрид уснула.
Безмолвный колодец розовых губ.
Голая ножка свисает с кровати
Неконченной мыслью…
Грозди веснушек дарят надежду.
Ракушка каури — в ней шепчет
Спящая женщина…
Она читала его на вечерах, а я рисовала за столом, как будто не слышу, как будто речь не обо мне, не о моем теле, не о моих детских органах. Я терпеть не могла это стихотворение. Что она себе думает? Что я не понимаю, о чем оно? Что мне все равно, перед кем она его читает? Нет, она думала, что раз я ее дочь, то я ее собственность, и можно делать со мной все, что заблагорассудится: превратить меня в стих, выставить напоказ мои худые ноги и раковину каури, непробудившуюся женщину…