Куклу зовут Рейзл (Матлин) - страница 5

— Ну прежде всего я должен сказать, что очень жалею обо всём случившемся тогда, шесть лет назад, — начал Котельников подготовленную заранее речь. — Я совершил ошибку.

— Ошибку, — повторил Володя без всякой интонации.

— Да. Ошибка была в том, что я рассказал матери. А она тут же — к отцу… и понеслось. Он перепугался страшно. Если, говорит, ты не расскажешь, завтра утром расскажет кто-нибудь другой: Анохин или Лефтинина. Или сам Степанов одумается и побежит доносить на себя. И тогда уж всем нам хана, и тебе, и мне…

— И ты согласился, — всё тем же ровным голосом сказал Володя. Не спросил, а произнёс утвердительно.

— Согласился? Отец не очень-то меня спрашивал. Да и как бы я мог отказаться? Он ведь отец. И потом: он же по существу прав.

— Что? Он прав?

— Подожди, не кипятись. Спокойно представь себе ситуацию. Отец мне говорит: а почём ты знаешь, что этот Степанов не провоцировал тебя? Может, у него задание: посмотреть, как сын подполковника Котельникова будет реагировать на антисоветские заявления. Чушь? А ты помнишь ситуацию в тот год? Все дрожали, все ждали ареста. Причём неизвестно за что… А тут на самом деле антисоветские заявления.

— Ты считаешь это антисоветским заявлением?

— Не я, а они, следователи. Ты сам-то понимаешь, про что твоя сказочка…

— Подожди, подожди, — Володя закашлялся, потом с трудом перевёл дыхание. — Верховный суд посчитал, что в моих словах не было ничего антисоветского, и реабилитировал меня. А ты, выходит, судишь строже Верховного суда?

— Я не сужу, я не судья. Но твои слова тогда поставили всех нас под удар — и тебя, и всех остальных.

Володя побледнел ещё больше, на лбу выступили капли пота. Он старался держать себя в руках.

— Я что-то не пойму. Для чего ты пришёл: покаяться, что донёс на друзей, или меня обличать? По-твоему выходит, это я виноват во всём: что Анохин погиб, что Таня в психбольнице… Моя вина, да?

— Спокойнее. Я не говорю, что это твоя вина. Если бы не мой отец, то ничего бы, может быть, не случилось. Но согласись, что и ты должен был быть осторожнее. Я понимаю: восемнадцать лет, пацан ещё, и выпил к тому же… Но всё-таки в той обстановке рассказывать такие истории…

Володя опять закашлялся и некоторое время не мог сказать ни слова. А когда отдышался, хрипло проговорил:

— Вот что, Юра. Ничего ты не понял. И боюсь, не поймёшь. Ты и в другой раз сделаешь то же самое: донесёшь, предашь, подставишь… На таких, как ты, вся система доносов и держится. Мне с тобой не о чем говорить. Уходи.

Лето 57-го года Володя провёл с матерью в деревне на Волге, в Горьковской области. Дарья Алексеевна сама была родом из этих мест, и там у неё ещё жили дальние родственники, потомки городецких старообрядцев. Она не без оснований считала, что Володе нужно отдохнуть на свежем воздухе и поесть здоровой деревенской пищи. Надо сказать, с воздухом дело, и правда, обстояло хорошо, а вот что касается пищи… Деревенские жители питались в основном тем, что привозили из города, причём ездить приходилось далеко — в Горький, поскольку в ближайших городах, Балахне и Городце, магазины стояли пустые. Да и в самом Горьком изобилия не наблюдалось… Правда, картошка, огурцы и тыква были свои, и удавалось доставать молоко.