Здесь Петропалыч поставил «кармакан» — старомодную шашковую сеть с крючьями на подводцах. «Кармакан» стоит недорого и хорош тем, что не требует наживки: красная жрет и так.
Елисей греб спокойно и размеренно. Когда подплыли к буйкам, увидели, что под ними вертелся темный силуэт. На миг Елисею показалось, будто это сирена.
— Ундина…— прошептал в нем голос восьмилетнего Леськи. Но уже минуту спустя он услышал деда:
— Белуга… Пудов на семь потянет.
Она кружилась с медлительной и могучей грацией. Хребтина ее в темной воде казалась черной, но когда подтянули рыбу к шаланде и приподняли ее голову над водой, почудилось, будто вытащили луну.
Леська залюбовался. Нет ничего изящней красной рыбы. Белуга, севрюга, стерлядь, осетр… Весь их корпус вылит из рафинированного металла, хвост выполнен резцом, морда точно кована самим Челлини и напоминает изысканной работы кубок, перевернутый кверху дном… Поставьте рядом с белугой корову, а рядом с осетром бобра — и вы поймете все восхищенье Леськи.
Елисей держал белужью морду на весу, а дед бил рыбу по темени обухом, покуда она не оглохла. Тогда, протащив тонкий канат сквозь щеглу и привязав его мертвым узлом к кольцу на корме, дед и Леська взяли рыбищу на буксир, как подводную лодку.
Дед был счастлив: семь пудов — не шутка. Правда, попадаются белуги и в двадцать, но он бы такую не осилил. А семь… Семь — это новое пальто для Леськи, потому что шинель он носит с четвертого класса и из нее уже лезет вата; семь — это оренбургский платок бабушке, тот самый, что весь проходит сквозь кольцо, как струйка воды; это, наконец, резиновые сапоги для деда. А может быть, и еще что-нибудь останется. Вот что такое семь пудов!
Вскоре город, который издали угадывался только своими огнями, стал выделяться и силуэтами. Вон собор, вон мечеть «Джума-Джами», вон театр, вот отель «Дюльбер», вилла Булатова. Но что это? На том месте, где находился их домик, стояло пламя. В темноте дым был невидим, а огонь не бился, не прыгал, а торчал ровно и толсто, как из самовара.
— Леська! Горим?
— Горим!
— Навались!
— Белуга тянет,— задыхаясь от быстрой гребли, сказал Леська.— Обруби веревку.
— Это чтобы белуга ушла? Ну не-ет…
— Обруби, дедушка. Мы тогда пойдем скорее. Может быть, успеем потушить.
— Отпустить белугу?
— Да, да!
— Пусть все пропадет пропадом, а белугу не упущу! — торжественно и яростно провозгласил Петропалыч.
— Да ведь горит хата!
— Уйдет белуга и подохнет. Ни себе, ни людям.
Леська понял, что старика не переспоришь, и замолчал.
Когда лодка врезалась в песок и рыбаки спрыгнули на берег, все было кончено. На пепелище сидели только бабушка и кошка.