Никогда еще Леська не был так близок с девушкой. Он впервые понял, что такое женщина в жизни мужчины. Особенно ярко он почувствовал это потому, что еще совсем недавно был так несчастлив. Говорят, будто горе проходит, когда пьешь водку. Но Елисей как-то раз выпил — ничего такого не почувствовал. Совсем другое — женщина. Так вот в чем ее тайна!
В Мелитополь прибыли воскресным утром. По городу уже висели афиши с объявлением о дневном концерте. Первым вышел пианист из оркестра и сыграл «Музыкальный момент» Шуберта и «Колыбельную» Грига. В зале сидели красногвардейцы с красными бантами на груди и обмотками на ногах. Театр не топили, поэтому публика куталась в шинели и дымила цигарками. Но слушали хорошо.
Потом выпустили Елисея. Он не успел выучить Блока наизусть и читал «Двенадцать» по бумажке. Читал плохо, волновался, глотая слова. Но и ему похлопали.
Потом Вера Веснина протанцевала «Лебедя» Сен-Санса. Леське понравился ее номер, но кто-то из публики крикнул: «Но это же умирающий гусь!»
Затем играл на гуслях Вадим Агренев-Славянский. Он пел гнусаво, как попик на амвоне, гусли, незнакомые зрителям, звенели как-то странно, будто даже фальшиво, поэтому Вадим не понравился.
— Хамы! — говорил он за кулисами.— Былины, изволите видеть, им не нравятся!
В заключение концерта вышли цыгане. Они запели таборные песни, грустные, шалые, удалые, где русские слова приобретали какой-то диковинный акцент, что придавало им особый пошиб.
Эх, распашол так дум мой сивый конь пошел.
Эх, распашол так дум хорошая моя.
Вылетела Настя, тоненькая, как дымок. Все в ней и на ней заплясало. Плечи трепетно дрожали, точно в ознобе, маленькое жемчужное ожерелье, красные каменные бусы, большое деревянное монисто, серьги, ленты, запястья — все это звенело, пело, увлекало. А она, опустив черные ресницы, чуть-чуть улыбалась уголками губ, подвитых кверху, точно раковины.
Чем-то неуловимым она напоминала Гульнару, хотя совсем-совсем не была похожа. В Гульнаре нет этой демонической серы, перцу этого.
Настя плясала. Пляска девушки шла внутри хоровой песни как соло. Тело ее было таким танцевальным! Казалось, это большая гибкая, удивительно пластичная рыба, что-то вроде стерляди, трепещет в хрустальной струе, блистая своей кольчугой и почти не двигая плавниками.
Но Гульнара… С Гульнарой никто не сравнится. Она не пляшет, и хотя много воображает о своем пении, но поет она «белым звуком», лишенным тембра. Бог с ними, с ее талантами. Она сама талант. Сама вся как она есть. Талант!
Вечером давали оперетку «Граф Люксембург». Имя Бредихина стояло в программках. Он должен был произнести: «Она здесь!» Кроме того, он участвовал в хоре и распевал: