Леська побежал в ревком.
— Здравствуйте! Я член Союза актеров Бредихин.
— Знаю, знаю, товарищ Бредихин. Видел вас в роли Незнамова. С чем пожаловали?
Леська рассказал историю с медведем.
— Чего же вы от нас хотите?
— Помогите разыскать. Вы только войдите в душу Ван Ли: человек на чужбине… языка не знает… Этот медведь — единственный его кусок хлеба…
— Уважаемый! Разыскать бы можно: медведь не иголка. Но кто будет сейчас этим заниматься? Завтра-послезавтра мы всем ревкомом уходим на фронт: ведь немец уже взял Лозовую и движется на Павлоград.
— Неужели Лозовую взяли? — пролепетал Леська.
— А что ж тут удивительного? Регулярная армия. Артиллерия, конница. А что у нас? Ведь вот и товарищ Бредихин о медведе думает. А лучше бы о революции подумал: молодой, здоровый — ей сейчас такие нужны.
— Немцы идут на Павлоград… Немцы идут на Павлоград,— шептал Леська, направляясь на базар. И вдруг впервые подумал: «А что я, собственно говоря, делаю в этом городе?»
Артистическая карьера его закончилась. Он жил теперь в Мелитополе только потому, что его полюбили Бельские. Но не мог же он пойти к ним в «дети». Смешно! И вообще Леська всегда делал не то, что хотел сам, а то, чего хотели от него другие.
В конце улицы показался Листиков. Он нес на плече мешок, из которого торчали голяшки.
— Понимаешь? Здесь очень дешевая свинина, а в Евпатории свининки маловато. Вот и везу матери подарок. А ты зачем с метлой?
— Ревком объявил «Неделю чистоты».
— Скоро он объявит «Неделю лататы»: немцы уже захватили Лозовую.
— А Листиков, значит, домой?
— Домой. Хочешь вместе?
— Нет. Я воевать буду.
— Ну, как знаешь. Мир праху.
Вечером в шестой раз шла «Гейша». Леська пел в хоре на озорной мотивчик:
Чон-кина,
Чон-кина,
Чон,
Чон,
Кина-Кина,
Нагасаки,
Йокогама,
Хакодатэ,
Гой!
Оперетка была пустой, как и все оперетки, но одна фраза в ней поразила Елисея. Японский губернатор изрек: «Я никого ни к чему не принуждаю, но если вы поступите против моего желания — берегитесь!» В этой фразе раскрылось для Леськи все лицемерие власти. И то, что сказала об этом именно оперетка (даже оперетка!), казалось Леське особенно убедительным. Фраза стоила всей пьесы. И кто знает, может быть, автор и написал это свое невыносимо художественное произведение только ради того, чтобы протащить эту мысль?
Германия — само воплощение государственной идеи. Теперь она марширует по России, чтобы затоптать революцию своими сапожищами, а ведь революция мечтает о коммунизме, который в будущем уничтожит государство,— так, по крайней мере, говорил Гринбах со слов своего отца.