Леська вспомнил крейсер «Румыния». Как у них все просто! А ведь, пожалуй, в самом деле красноармейца расстреляют…
Елисей решил всю ответственность принять на себя. Как только подъехали к штабу, он схватил разодранный мешок и, уложив его на руки, как младенца, вбежал в особняк первым.
За столом сидели Махоткин и Гринбах. Они пили чай со связкой сушеных яблок вместо сахара.
— Рапортуйте! — сказал Махоткин.
— Да уж не знаю, как рапортовать… Вина, в основном, конечно, моя. Надо было оба мешка нести мне самому. А я…
Он рассказал всю историю.
— Эх, шляпа! — раздраженно выругался Гринбах.— Даже этого нельзя тебе поручить.
— Шляпа-то шляпа,— смеясь поддержал Махоткин.— А красногвардейца не виню: откуда народу знать, сколько весит золото?
Вошел Воронов, неся полную папаху червонцев. За ним красногвардеец с исправным мешком. Все это возложили на стол.
Гринбах и Бредихин переглянулись.
— Ну, как? Доложил, гимназист? Давайте считать убытки.
— Товарищ боец! Будьте за часового! — приказал Махоткин.— Станьте у дверей и никого сюда не впускайте. За неисполнение — расстрел.
Махоткин и Воронов принялись считать наличность первого мешка, чтобы выяснить, сколько вообще должно быть в мешке золотых монет. Они укладывали пятирублевки в столбики по десяти штук. Леське тоже хотелось считать, но он не посмел.
— Пятьдесят. Пятьдесят. Пятьдесят.
Вскоре стол весь был уставлен маленькими золотыми колонками. Иногда какая-нибудь пятерка срывалась и катилась по полу.
— Лови золотинку! — кричал Воронов.
Елисей бросался к монете и приносил ее на раскрытой ладони, как золотую рыбку. При всей ненависти коммунистов к «презренному металлу» этот металл заставлял относиться к себе с уважением. Люди, которые до сих пор обладали в жизни только двумя-тремя монетами подобной ценности, возбужденно купали руки в горячем золоте и время от времени похохатывали нервным смехом.
Когда золота много, оно, оказывается, отливает таинственным красноватым светом. Таинственным потому, что, если поглядеть на него в упор,— желтое и только. Но стоит чуть-чуть отвести глаза, и золото вспыхивает красноватым ореолом, который воспринимаешь боковым зрением. Леська перебегал глазами из стороны в сторону — и тончайшее алое пламя металось от него вправо и влево. От этого почему-то становилось жутко…
— Почему золото отливает красным? — спросил Леська, ни к кому не обращаясь.
— Ясно почему,— ответил Махоткин,— на нем кровь.
— А вы знаете фокус с головой его императорского величества? — хихикая, спросил Воронов.
Он взял одну монету, положил ее царским лицом вверх и, прикрыв ладонью профиль, оставил темя, затылок и ухо. От этого ухо стало подслеповатым глазком, а затылок — рылом.