— Зарвутся! — сказал Махоткин.— Ох и зарвутся. В такую минуту очень трудно опомниться.
Но тут с правого фланга запела труба. Голос был счастливый, золотой, кудрявый, но приказывал он отступление. И казаки вернулись. Вернулся и конно-пулеметный отряд. На одной из тачанок, разметав руки, умирал товарищ Вагул.
В этот день до самой звезды немцы не наступали.
В красногвардейских окопах смеялись, хохотали, гоготали, тиликали на гармошках, пели «Яблочко» и первую пролетарскую песню, родившуюся тут же, на фронте:
Винтовка, серп и молот,
Военная тревога.
Я все пройду! Я молод:
Передо мной дорога.
Мне солнце улыбнется,
Я радость караулю.
А пулю съесть придется —
Переварю и пулю.
Особенно нравилась последняя строчка.
К вечеру подошли волки. Сутулые, мелкие, как собаки. Иногда очень близко вспыхивали их глаза. Были слышны грызня и вой. А под утро сначала донесся запах аммиака, который на рассвете превратился в аромат жареного мяса и, наконец, в откровенную трупную вонь. Живые спали в траншеях менее удобно, чем мертвые в степи: те лежали, свободно раскинувшись на просторе.
Леська спросонья раздул ноздри. Сначала ему показалось, будто он у моря: после шторма, когда волны выбрасывают на берег целые заросли придонных трав, их гниение издает что-то вроде этого запаха. Но потом он открыл глаза и все вспомнил.
— Так как же, Девлет-бей? — спросил он полусонно.— Значит, это ты сжег нашу избушку?
— Нет, зачем же, товарищ Леся? Не я.
— А кто же?
— А я знаю?
— Да ведь ты только вчера сказал, что ты.
— Не говорил я это, товарищ Леся.
— Ты, верно, дурачком меня считаешь?
— Не считаю, товарищ Леся.
— Но ведь ты! вчера! сказал! мне!
— Ничего я не сказал.
На фронте установилось затишье. По ничьей земле между немцами и красногвардейцами спокойно гуляло стадо белых гусей, точно спустившиеся с неба облака. Их не обстреливали: ждали, в какую сторону свернут.
К полудню далеко в степи показались три танка. Шли они, четко соблюдая линию. Шума моторов не было слышно, но машины казались уже довольно большими. За танками мельтешила пехота. Неизвестно по чьей команде на танки полетела кубанская конница.
— Эх, зря! — сказал Махоткин.— Конь танка не ест.
— Думаю, их задача умнее,— сказал Гринбах,— обойти танки и ударить по пехоте.
— Это не удастся.
Но это удалось.
Вообще говоря, на передовой бойцы плохо понимают, что происходит. Они видят перед собой пятачок, на котором возникают события, грозящие им смертью. Все внимание их сосредоточено на пятачке. Но что разворачивается на всем плацдарме, видят только штабы, сидящие на телефонах у карты. Однако бой 18 апреля стал понятен всем и каждому, потому что плацдарм был невелик и охватывал абсолютно ровную местность, по наглядности напоминающую военно-полевую пятиверстку.