— Вот я тебя сейчас как стукну прикладом, узнаешь бабу!
— Ах, ты, супротивная!
— Леся, слушай сюда. Вот я считаю. Понятно? Считаю до трех, и ты скажешь свою фамилию. Понятно? Ра-аз, два-а, три!!
— Бредихин! — крикнул Леська.
— Ах ты мой родненький…— У Тины сверкнули слезы, она повалилась на Леську и крепко поцеловала его в губы.
Леська на поцелуй не ответил.
«Не понимает еще,— подумала Тина.— Не вошел в понятие».
— Где мы?
— В поле, котик, в поле,— сказала она, утирая слезы подолом.— А едем в госпиталь. Я комендант по эвакуации раненых. Вот за мной еще семь телег.
— Значит, мы в Армянск?
— Ка-акой Армянск? Армянск давно волки съели. К Симферополю подъезжаем.
Вскоре телегу окружили всадники.
— Куда?
— С Перекопа в госпиталь.
— Какой?
— Симферопольский.
— В симферопольский нельзя: немцы уже в Джанкое.
— А куда же нам?
— А вы кто? Моряки?
— Мы — Евпатория.
— Евпаторийцам на станцию Альма. Спросите имение Кальфа. Там госпиталь и штаб вашей гвардии.
Лошади снова тронулись и вскоре перешли на рысь. Дорога была разбитой, и телегу трясло так, что Леська снова потерял сознание. Когда он пришел в себя, телега стояла уже во дворе какой-то усадьбы. Слышались крики и стоны.
— Скорее! — командовал чей-то чистый женский голос.— Шевелитесь, девчонки!
Сестры милосердия снимали раненых и уводили в огромный амбар, а тех, кто не мог идти сам, брали на носилки.
И тут начался мусульманский рай. Гурии укладывали юношей на койки и, не давая опомниться, раздевали их догола. Если рубаха не снималась, ее разрезали ножницами. Сначала бойцам было нестерпимо стыдно, но это ведь проделывали со всеми, к тому же девичьи руки, которые порхали по их телу, были так приятны, что стоны и крики мгновенно прекратились. Бойцы лежали на койках и со страшной силой глядели на девушек.
В это время два санитара втащили огромную лохань, от которой шел пар. Сестры черпали из лохани ведрами какую-то рыжую воду, обмакивали в нее губки и мочалки и, намылив, принимались обтирать все тело раненого.
Потом внесли ворох свежего белья такой белизны, что показалось, будто он пахнул снегом. Раненых начали одевать во все чистое, реквизированное у помещиков. Никто из бойцов не стонал, девушки делали с ними все, что хотели, а боль если и не ушла, то хорошенько притаилась. Внесли котел с борщом и белые калачи. Тут же сквозь раскрытые ворота деликатно вошли в амбар два светло-шоколадных олененочка.
— Славик! — позвала одна сестра.
— Стасик! — позвала другая.
Славик и Стасик доверчиво подходили, обнюхивали борщ и с несравненным изяществом отходили прочь.