– Ты её арестовывал?
Зеедорф кивнул.
– Да, я, – ответил он.
Ловефелл услышал в тоне его голоса какую-то странную ноту. Стыда? Сожаления?
– Как это произошло?
– Я забыл, что не грешника должен ненавидеть, но совершённый им грех, – признался он, склонив голову. – Когда я увидел её такой гордой, уверенной в себе, красивой...
– Ты хотел её унизить, не правда ли?
Зеедорф вздохнул.
–Она ужасно грешила, Арнольд. Она причиняла людям страдания, наводя проклятия на их подобия, в её мастерской был такой арсенал ядов, что она могла перетравить половину города. А книги? В жизни не видел подобных...
– И поэтому тебя обуял гнев?
– Гнев? Да, может, это был гнев... – печально ответил Зеедорф.
Безусловно, это был не гнев, подумал Ловефелл, но я здесь не затем, чтобы судить или учить самопознанию. Важно, чтобы ты понял, в чём заключается дело, важно, чтобы ты понял суть нашего призвания, которые суть не что иное, как призвание любви. Ибо мы созданы именно для распространения любви, хотя многие не в состоянии этого понять.
– Что ты с ней сделал?
– Я оставил её...
Ловефелл не понял, но ждал, поскольку, видимо, хозяин ещё не закончил предложения.
– Я оставил её с этими кабанами. Надолго. Я подумал, что остановлю их, когда услышу крик. Но она не кричала. Потом, когда она спускалась по лестнице, я видел, что каждый шаг причиняет ей боль. Но она шла с таким гордым лицом. Будто... Будто...
– Будто её это не касалось?
Зеедорф покивал головой.
– Будто её это не касалось, – повторил он. – Она прошла мимо и даже не взглянула. У неё были взъерошенные волосы, синяки на лице и это позорное жёлтое платье, всё в лохмотьях. И знаешь что, Арнольд? Знаешь, как она выглядела?
– Как знатная дама, – тихо ответил Ловефелл.
– Именно так. Как знатная дама.
– И что было дальше?
Зеедорф довольно долго молчал, но Ловефелл решил не прерывать этого молчания. Он знал, что рано или поздно всё узнает.
– Я препроводил её к нам, но вернулся на следующий день. Утром. Я принёс ей расчёску. У неё были такие красивые волосы... Я подал её ей через решётку, а она даже не двинулась. Она смотрела на меня, как будто я не существовал. Даже не как на говно, Арнольд. Просто как будто меня не существовало. – Он вздохнул, и Ловефелл был уверен, что у него перед глазами стоит образ этой прекрасной униженной женщины, которая смотрела на него, как королева на пастуха.
– Поэтому ты попросил у неё прощения...
– Поэтому я попросил у неё прощения, – подтвердил Зеедорф.
– Она простила тебя? Как ты думаешь?
– Моё сожаление было искренним, так что, может, и простила. Я молюсь за неё, брат Ловефелл. Как и за себя, чтобы больше мой разум не поддался подобному затмению.