– Значит, на одного меньше при делёжке, – бросил он громко и потянулся.
– При какой делёжке? – Подозрительно уставился на него рыжебородый.
– А как ты думаешь, для чего я держу её здесь? – Он указал на Анну-Матильду. – Под Шенгеном есть купец, который платит золотом за таких девочек. Вы поедете со мной, и каждый из вас набьёт мошну жёлтенькими талерами.
– Под Шенгеном? Это далеко?
– Если не пожалеете ног, к вечеру там будем.
Рыжебородый почесал шрам, оставшийся на месте обрезанного носа.
– И много он даст тех талеров?
– Мне говорили, что он платит сто талеров, если девочка из благородных и если её никто до этого не попортил.
– У меня были две таких, как она, – сказал через некоторое время рыжебородый, снова потирая шрам. – С такими же волосами... Как спелые зёрна... Обе умерли той зимой. Вы думаете, господин, этот купец будет хорошо с ней обращаться? А то я могу её забрать. – Он пожал плечами. – Выращу как свою.
Ловефелла в очередной раз поразила непоследовательность человеческого поведения. Вот человек, который жестоко замучил, обесчестил и убил семью этого ребёнка, теперь заявлял, по-видимому, искренне, что окружит её заботой. Ещё вчера он зарезал бы девочку, скорее всего, сперва изнасиловав, а теперь переживает за неё, ибо она напоминает ему его мёртвое потомство. И, вдобавок, он был готов отказаться от значительной награды!
– Этот купец добрый человек. Он отыщет её родню и получит выкуп. И он заработает на этом, и вы заработаете, – объяснил инквизитор.
– Ну, ладно, – согласился рыжебородый, а потом снова огляделся. – Где этот Пчёлка, собака, запропал? Ты, малой, не знаешь?
Черноволосый пожал плечами.
– Ночью сказал, что идёт себе бабу поискать, – ответил он спокойно. – Наверное, ещё не вернулся.
По мнению Ловефелла, объяснение звучало довольно гладко, поскольку за повстанцами таскались целые стада продажных девок, и, кроме того, другие бунтовщики не убивали дворянок, а держали их живьём и за соответствующую плату предоставляли каждому, кто захотел повеселиться. Поэтому иногда такая баронесса, княжна или другая дама всю ночь то и дело принимала между ног крестьян. Инквизитор видел два дня назад выстроившихся в очередь мерзавцев, трахавших девушка, может, лет четырнадцати, на почти нагом теле которой висели только обрывки дорогого платья. Девушка уже даже не шевелилась, не плакала и не кричала, только глухо стонала от боли в такт двигающимся на ней подонкам. Ловефелл не знал, почему она посмотрела именно на него, но в её взгляде прочёл мольбу. Слова, заключённые в этой немой просьбе, звучали не «спаси», а «убей меня». Конечно, он повернулся и ушёл, ибо что ещё он мог сделать?