А реальность на самом деле не баловала.
В один из вечеров, когда Юля, закрывшись в комнате, читала пятый том «Анжелики», отец завалился домой в компании парочки друзей - в очередной раз, впрочем. Они погудели – долго, знатно, как только могут веселиться люди неприхотливые, разделившие между собой литровку и банку шпрот с парой вялых редисок. Родитель давно скатился под стол в обнимку с приятелем, матушка была в гостях у очередной подруги – такой же надежной, как и ветерок осенний переменчивый, а третий из компании заскучал, да так, что взял да и забрел в комнату к девочке. Взгляд его мутный остановился на хрупкой фигурке, рот – влажный, наверняка зловонный, улыбнулся мерзко, а сам мужчина – небритый, весь какой-то всколоченный, резво на диван уселся, и ладонь широкую на коленку Юле положил.
Нельзя сказать, что такое впервые случилось – за время родительских праздников живота, девочка успела научиться ускользать из дома до того, как может случиться непоправимое. Сегодня только вот зачиталась, и это было опасно, поэтому Юля не стала дожидаться продолжения. Ладонь только-только поползла вверх по ноге, как девочка сильным, неожиданным ударом книги по лицу отбилась от нежеланных прикосновений пошатнувшегося в сторону мужчины, и в течение секунды подхватилась на ноги, выскочила на улицу, забыв обуться.
Вернулась домой под вечер – злая, голодная, с порезанной стеклом пяткой. Легла в постель с давно нестиранными простынями и закрыла скорей глаза, чтоб не видеть опостылевшей обстановки, пообещав себе завтра же поторопить Любовь Петровну. Потому что невозможно было жить так. Больше не в силах была Юля терпеть родительское безобразие – ведь это сегодня повезло, а могло и не посчастливиться. Сколько их еще будет – этих самых раз, если Любовь Петровна не поторопится?
Уснула девочка в горьких, злых слезах, но с робкой, тонюсенькой, продуваемой всеми ветрами невзгод, надеждой.
И надо же. Будто кто во Вселенной услышал ее однообразные просьбы. Смиловался и снизошел. Ответил. Пусть не так, как она просила – по своему, но изменив при этом реальность. Полностью.
Утром протрезвевший и какой-то по-особенному бледный, осунувшийся отец, сказал, что в школу она не пойдет. На недоумение дочки он отреагировал странно: опустил глаза и отвернулся. Плечи понуро опустились, но родитель быстро обернулся и сказал:
- Мать умерла.
***
Похороны запомнились плохо - урывками. Юля помнила пятак, что лежал на губах матери и черную траурную ленту на лбу. Выглядела родительница осунувшейся, похудевшей, черты лица неприятно заострились и на себя при жизни мать совсем не походила. Белые нарядные оборки подкладки, коей изнутри была оббита домовина, выглядели особенно нелепо и ярко подчеркивали желтизну кожи покойной. Какие-то куцые цветы лежали по бокам от маленького, усохшего тела, зловонные, их тяжелый, сладкий дух заполонил комнату, в которой стоял гроб. И вместо того, чтоб посмотреть внимательнее на мать – попрощаться, Юля думала о неизвестных, вонючих цветах и гадала, кто их принес. Наверняка, это одна из нескольких сердобольных старушек, кто шептался за спиной о том, что выносить гроб надо обязательно вперед ногами, а то в скором времени непременно еще кто-то помрет, сорвала с огорода неопыляемый пучок бурьяна. Думы в голове путались, сменяли друг друга, а рядом кто-то из тех же старушек, заунывно, с голосистым подвыванием причитал о нелегкой сиротской долюшке, и девочка отошла от гроба подальше, так толком с матерью и не попрощавшись.