— Хватит! — Якушкин ударил по столу. — Довольно, Пушкин! Довольно!
— Позор, — сказал Охотников.
Раевский подошёл к Адели и на удивление бережно повернул её к себе лицом.
— Скажи, красавица, — непривычно ласковым голосом сказал он, — а кто надоумил тебя так поступить? И кто дал тебе ключ от комнаты?
Адель шмыгнула носом.
— Фройлен Венцке.
— Это её гувернантка, — вспомнил Раевский.
* * *
Хельга Венцке знала, что замысел её не может быть совершенен, ибо сама она недостаточно умна. Но быть раскрытой на следующий день после преступления — это унизило её. Хельга долго разрабатывала план и теперь не могла поверить, что всё оказалось прозрачным для каких-то шумных, всегда казавшихся безопасными русских. Девочка не должна была вызвать подозрений, а сама Хельга и не могла их вызвать — она была у всех на виду. Адель выдала себя, поняла она и чуть разрыдалась от обиды. Девчонка не удержалась и рассказала кому-то, хотя и клялась в молчании, запуганная до полусмерти перспективой вечного позора и изгнания из семьи.
Волосатый и носатый человек, похожий на виденную некогда в зверинце макаку, налетал на неё с криками:
— Где письма? Письма где?
— Я отдала их, — сказала Хельга.
— Кому?
— Я не знаю этого человека. Он обещал заплатить.
Макака запрыгала по комнате, радостно потирая когтистые лапки.
— Ах, счастливые мы с вами люди, господа! Когда же он должен вам заплатить?
— Уже заплатил, — сказала Хельга.
— Чушь, если бы он заплатил, вы бы сбежали в тот же день. Говорите, когда встреча?
Но Хельга молчала, глядя в пол.
— Если вы не ответите, — вмешался высокий лысеющий господин с закрученными усиками, — вас выгонят с позором, и ни в один дом вас больше никогда не возьмут.
Вдруг стало ясно, что теперь её убьют. Не эти — их Хельга ненавидела, но не боялась. Убить её должен был другой человек, назвавшийся Вальдемаром.
— Она не врёт, — сказал очкарик Раевский, дальний родственник её воспитанниц. — Ей заплатили. Просто её задание не окончено, верно я говорю?
Смерти не избежать, подумала Хельга, вспоминая, как Вальдемар (как его на самом деле зовут, Хельга не знала, но предполагала, что имя должно быть турецким) легко разламывал в кончиках пальцев орех. Точно так же должна была хрустнуть и расколоться голова немки. После этой мысли на неё напало желание говорить: много и обо всём. Захотелось сказать, что она не любит турок, и связана с ними только волею случая, что давно бы сбежала отсюда (благо, и Давыдовы и Вальдемар платили ей достаточно), но знала, что её найдут и убьют; она видела, как он находил и убивал, и как трещали орехи под его пальцами — хрусть, хрусть. Хотелось говорить долго, чтобы отсрочить момент, когда нужно будет подойти к столу.