— И это меня смущает, — сказал Пестель. — Но с другой стороны, всё может сложиться именно так, как нам выгодно. В Москве составят подробный план, а пока что, Алексей Петрович, склоняюсь к тому, чтобы послушаться нашего советчика… Это только моё мнение, разумеется. Но — выйдет у нас что-то, или придётся ждать и далее, — нужно держать это в тайне.
— Мы у всех на виду, — возразил Юшневский. — Союз Благоденствия вряд ли возможно скрыть.
Из сеней донёсся встревоженный голос Степана и свист пурги — открылась дверь.
— Пришёл кто-то? — крикнул Пестель.
— Ваш'сокоблагородие, вiн не хоче слухати, до вас проситься!
На пороге комнаты встал белый и искрящийся от снега человек в солдатской шинели. С короткой рыжеватой бороды падали тающие льдинки.
— Неужели не пустите? — вошедший вытер капли с лица. Ярко-зелёные глаза его чуть слезились от ветра. — Дайте хоть переждать бурю у камелька, Павел Иванович.
Пестель вскочил, едва не сбив чашку со стола.
— Вы! Как вы успели добраться, князь?
— Я спешил, — ответил человек в шинели. — Вы же знаете, я всегда спешу.
* * *
С некоторых пор Пушкин не любил взрывы и всё, связанное с ними. Поэтому, когда шкатулка в руках фройлен Венцке разлетелась вместе с частями тела самой фройлен, Пушкин упал на пол, свернувшись в комок, и завопил: «Ааааааасукадачтожгдеятамчтотовзрывается!!!» На него плеснуло кровью, рядом грохнулась на пол оторванная голова немки, а ещё через несколько мгновений заорали Раевский и Орлов. Охотников, напротив, молчал, застыв с открытым ртом и не замечая кровоточащего пореза на лице — задело отлетевшей щепкой.
Заряд, заложенный в крышку сундучка, был рассчитан на одного, зато уж досталось одному по полной. Немка взяла шкатулку неудачно, прижав её к груди и склонив над нею голову, так что вся сила взрыва нашла выход в теле несчастной гувернантки. Фройлен Венцке разлетелась по стенам и даже на потолок немного попала.
Орлов с Раевским перенесли случившееся легко: на войне доводилось видеть смерти пострашнее. Охотников, как впал в оцепенение, так в нём и пробыл следующие несколько минут, безучастно стоя в стороне, потом вдруг чихнул и после этого быстро оправился. У Пушкина поседела прядь за ухом, и появился мелкий тремор в кистях, прошедший, впрочем, после двух стаканов вишнёвой наливки из закромов Александра Львовича.
На грохот и крики сбежались почти все. К счастью, дамы в комнату заглянуть не успели: дорогу им преградили рухнувшие без чувств при виде кровавого месива на полу и стенах слуги Давыдовых.
Пушкин начал осознавать происходящее только час спустя. Проходили домочадцы, несли тряпки, крестились, падали в обморок, кричали и плакали, тормошили Пушкина, глядящего на них, как рыбка из аквариума. Стекло, отгородившее Француза от мира человеческих страстей, смогла пробить только рука Александра Львовича, держащая стакан с упомянутой нами наливкой. Выяснилось, что Француз, уже одетый в чистое, лежит в постели, рядом стоит на коленях Никита, прикладывающий ко лбу Пушкина лёд, а поодаль столпились братья Давыдовы с жёнами, семейство Раевских в полном составе и Орлов. Поискал глазами Охотникова и обнаружил у двери. Адъютант стоял, держась за перевязанную щеку, точно у него болел зуб.