— Братцы, — повторял он, — братцы, братцы…
— Это кто тебе братец? — капрал Кириенко поднял мальчика за шиворот. — Шварцево семя, на отца похож! Топи его, поганца!
Орущего мальчишку бросили в ванну и стали давить, чтобы тот не высовывал голову из воды.
— Дитё совсем, ваше благородие! — ужаснулся кто-то. — Погубим мальца, гордиться, что ли, будем?
Ротный командир оттолкнул солдат и Кириенко, ожесточённо топящих младшего Шварца, и вытянул полуживого ребёнка.
— Успеем ещё с ним поквитаться, — сказал он, подворачивая мокрый рукав. — Если в отца уродился, на его век вины хватит, подождём.
За домом, в конюшне, глубоко зарывшись в собранную с вечера конюхами груду навоза и прелого сена, съёжившись и давясь, чтобы не кашлять от вони, лежал полковник Шварц.
Через час к дому прибыл Преображенский полк.
Стоящих на площади перед крепостью к тому времени уже окружили и по одному выводили. Арестованные шли спокойно, не сопротивляясь.
На рассвете всех, кроме оставшейся в Петропавловской крепости государевой роты, отправили морем в Кронштадт.
* * *
— …Офицеры допрошены по поводу возможной причастности их к тайным собраниям, — прочитал Василий Львович, и Орлов громко закашлялся, сбив со стола блюдце.
— Pardon, — он скорбно поддел кончиками пальцев крупный осколок. — Спасибо, Василий, давай-ка после дочитаем.
Они на «ты». Давно? Или были на «ты» с самого начала, а я не запомнил? Трезвей, трезвей скорее и думай!
Якушкин сгорбился над столом, обхватив узкие плечи, словно замерзая.
— Прочите ещё, — сказал он еле слышно.
— Полно вам, — Орлов отобрал у Василия Львовича письмо и сложил вчетверо. — Вы уже читали, а мы слишком пьяны, да и Василий своим басом скоро совсем нас измучит.
— Их в Петропавловской без надзора держали, — Якушкин совсем съёжился. Чувствовалось, как мучительно он хочет сейчас исчезнуть из мансарды, из Каменки, и перенестись к своим семёновцам. — Места не хватало, людей не хватало охранять, всех в конвой отправили. Так они стоя! В коридорах! И ни один не вышел, все стояли на одном честном слове своём!
— А кто пишет? Кто этот свидетель, так жутко всё расписавший? — Раевский старался скрыть опьянение, мял воротник и вытирал пот с бледного лба, но вино брало своё, и глаза под очками всё больше блестели, а речь становилась нарочито, по-актёрски, серьёзной.
— Муравьёв-Апостол, мой друг.
— Невесело кончился пир, — сказал Орлов. — А кто так сопит? Сверчок?..
Агент Француз умел оставаться трезвым в самых тяжелых попойках, но контузия и усталость подкосили его; он спал, приоткрыв рот, смуглое лицо его стало мирным и детским.