— Он не проснётся сейчас, — Раевский сел рядом с Василием Львовичем, напротив Якушкина, Орлова, Охотникова и спящего Француза. — Господа, пусть моя просьба вас не заденет, но всё же. Пушкин молод, горяч, он вообще по натуре увлекающийся юноша. Я вижу, он привлекает вас, а вы для него… Что уж говорить, он восхищается вами. Но вы с вашими либеральными настроениями его погубите, господа.
— Э-э, друг мой, — Василий Львович неуклюже повернулся. — Вы не слишком понятно говорите, ну.
— Я вижу то, что не видит он, — устало опустил голову Раевский. — Вы все принадлежите к некоему обществу. Ваши идеи привлекательны для просвещённых людей, но противны власти. Или письма не были с этим связаны?
Якушкин взъерошил волосы и замотал головой, напрасно силясь протрезветь.
— Слушайте, Ал-лександр Николаевич, мне реш-шительно не нравится…
— Ваше право заниматься, чем пожелаете. Но оставьте Пушкина. Вам однажды, может быть, придётся платить за вашу вольность, и дай вам Бог уцелеть, но если за вами последует Пушкин, вы будете в ответе за его жизнь. Он дитя в душе, а если увлечён духом либерализма, это не означает, что вы можете обрекать его на то, что сами приняли осознанно.
— Вы боитесь за друга? Или предостерегаете нас?
— Я не хочу, чтобы ваши идеи стали причиною несчастья невинного человека. И не хочу потерять дружбу с вами.
Орлов провёл пальцем по усам.
— А что, ежели я вам скажу, что все ваши догадки о нашем, так сказать, сговоре — полная чушь?
— Ну уж, — сказал Раевский. — Вы, конечно, можете от кого-то скрываться, но не от меня. Всё, — он протёр очки и надел их. — Хватит. До вашего тайного общества мне нет дела. Я вас не поддерживаю, но и мешать не собираюсь. Только отнеситесь серьёзно к моей просьбе.
Орлов продолжал теребить усы и на Раевского больше не смотрел. Кажется, он тоже начал засыпать.
— Во-первых, — вмешался Василий Львович, — лучше бы вы рассказали, как именно пришли к таким странным заключениям…
— Этого я не скажу, простите.
— А во-вторых, скажите, делились ли вы этим с Пушкиным?
— Нет. И надеюсь, вы не станете его втягивать в это. Он видит в вас сторонников демократии, по-моему, этого довольно.
— Ох, Раевский, — Орлов оторвался от закручивания усов. — Давайте считать, что этого разговора не было. И разойдемся, поняв друг друга.
— Я могу надеяться, что сохраню нашу дружбу?
— А для чего мы столько пили? Разумеется.
* * *
Александр проснулся от голоса Никиты, бубнящего: «да как же их будить, когда они почивают-с, вашблагородие», а вернее, от безумного сна, вызванного этими ворвавшимися в сознание словами. Мнилось во сне, что петербургская знакомая княгиня Голицина на самом деле — переодетая Мария. Она сидела отчего-то прямо в квартире Пушкина и читала вслух его стихи. Читала настолько плохо, что Пушкин вынул из ящичка огромный дуэльный пистолет и хотел застрелиться, но кремень куда-то запропал. Сразу вспомнил, что кремень уронила Адель, когда поджигала комнату. Полез искать под порожек, но тут за спиной раздался мужской голос: «да как же их будить…» и т. д. Пушкин обернулся, и увидел, что Мария-княгиня Голицина и Никита сидят рядом. «Обыкновенно, — сказала М.-кн. Г. — Пулей. По-другому его не разбудишь»; и выстрелила Пушкину в живот. Вот тут Александр и пробудился.