— Мало, но возможно, — ввернул Краснокутский.
— Тем быстрее нужно покончить с остальными делами, — сказал Дубельт.
Александр сидел, вороша ногтями бакенбарды. Чуть выше бакенбард рождалось следующее:
1) Представляясь Креповым, внедряюсь в «Союз Благоденствия» и настраиваю его соответствующим образом
2) Появляясь то тут, то там даю указания, вплоть до момента революции
3) Незаметно исчезаю
4) Турция начинает войну и выигрывает
5) Ай да Зюден, ай да сукин пёс!
— Да, кстати, — Василий Львович качнулся на стуле, трагически скрипнувшем под ним. — Тут не обойтись без нашего славного Александр Сергеича. Пушкин, вы служите у Инзова, это удачно.
— Почему?
— Вы достаточно близки к нему в Кишинёве. Должны будете стать ещё ближе, чтобы узнать о нём, что возможно. Вы штатский, к тому же ещё поэт, кто заподозрит вас? Побудете недолгое время тайным агентом, ну?
Представив, как поступил бы А.Р., окажись он здесь, Француз решил, что Раевский точно бы не стал гомерически ржать. Вот и я не буду, — подумал Пушкин.
— Но зачем вам Инзов? — сдавленно выговорил он.
— Затем, дорогой Пушкин, что Инзова придётся убить.
* * *
Седьмого февраля в Петербурге было вскрыто письмо Француза.
— Владимир Крепов, — Капитонов подкрутил блестящий ус, — есть люди с таким именем?
— Имя не настоящее, — откликнулся Рыжов. — По крайней мере, среди ныне живущих князей нет ни одного Крепова. Но я знаю немца по фамилии Крепп.
— Однако, Зюден ведь многим представлялся Креповым. И главное, будет представляться впредь.
— Значит, Француз его выследит, если уже не выследил, — сказал Черницкий. — Вы лучше послушайте: с утра до вечера в немой тени дубов, прилежно я внимал урокам девы тайной… — глаза коллежского советника затянулись лирическим туманом.
— Звучит провокатирующе, — неодобрительно покачал головой Капитонов. — Это ваше?
— Француза.
Капитонов посмотрел на Черницкого, как на человека конченного и потерянного для службы.
— По-моему, целиком стишок бы вышел похабный.
— Откинув локоны от милого чела, сама из рук моих свирель она брала.
— Я же говорю, — уверенно сказал Капитонов.
— Тростник был оживлён божественным дыханьем, — возразил Черницкий.
Тут отворилась дверь и в кабинет вошёл бледный, пуще прежнего похудевший, затянутый, как обычно, в чёрное, с волосами, ставшими ещё белее, словом, вошёл статс-секретарь Иоанн Каподистрия.
— И сердце наполнял святым очарованьем, — закончил Черницкий, и, открыв глаза, увидел Каподистрию.
Статс-секретарь качнулся на каблуках, оглядываясь и проходясь цепким взглядом по лицам подчинённым, будто проверяя, не слишком ли они изменились за месяцы отсутствия начальника.