* * *
Жестом показав остальным, с какой стороны заходить, Тимофей Сорока, сын покойного Николая Сороки, средней руки помещика, удобнее перехватил короткое кавалерийское ружьё и, упираясь прикладом в выступающие из старой кладки кирпичи, взобрался на подоконник низкого окна усадьбы. Отодвинув мрачно свисающие щупальца сухого чёрного винограда, Сорока заглянул в щель между ставнями. В обозримой части комнаты виднелся журнальный столик с книгами и трубкой и чьи-то ноги, торчащие из-за пределов видимости. На левой ноге спало, свернувшись, рыжее существо — щенок или котёнок. Короткий свист донёсся из-за угла; атаман сообщал: «готовься». Кто-то смачно сплюнул, кто-то похлопал замерзшими ладонями.
Тимофей Сорока не знал, чем атаман обязан графу Орлову и почему выполняет его просьбы, и не хотел знать. Денег Орловских им было не надо; гайдуки — народ вольный и неподкупный, живут и сражаются сами за себя, грабят безжалостно, но подачек не берут. Поместье своё Тимофей давно проиграл и с тоски сжёг, о чём ни разу не жалел; жила банда то в пустующих сторожках, то на постоялых дворах, то ещё по каким берлогам; случались голодные времена, но страшной нужды Сорока пока не видел — была бы добыча.
Видно, была между Бурсуком и Орловым какая-то давняя дружба, а может быть, Орлов, известный мягким нравом, когда-то Бурсука выручил — всё равно никто из них этого не расскажет.
— Стреляй только в Инзова, пули береги, — громко сказал невидимый за стеной Бурсук.
— Да не придётся, — возразили ему. — Порубим.
Сорока вдохнул, задержал на секунду дыхание, чтобы орать потом с большей силой. И уже через мгновение раздался грохот вышибаемых ставней и дикий, по-звериному рокочущий крик:
— Всем лягать…б вашу душу, господа хорошие! Всем лягать, пока живы, нас двенадцать человек и мы вас…б вашу душу, как курей порвём!!!
* * *
Сняв с ноги Овидия, Пушкин встал с кресла и пошатнулся — после дневного сна не только не чувствовал себя свежим, но даже будто бы устал. К тому же что-то мешало в комнате, прибавляя чувства разбитости.
Что не так? А, пока я спал, упала гардина.
Перешагнув через смятую ткань, Александр выбрался в коридор, остановился, протёр глаза и снова оглядел странным образом изменившийся интерьер. Дверь в соседнюю комнату, пустовавшую всё время, пока Пушкин жил в доме Инзова, висела на одной петле а возле ручки зияли два крупных отверстия, неприятно наводящие на мысли о пулях. Ковёр, прежде ровно застилавший коридор, ныне был смят и в одном месте разорван, а из дверного косяка торчал нож, глубоко войдя лезвием в дерево.