Об этом я не говорю вслух, но, думаю, генерал со мною согласен.
Я не создан ни для низменных интриг, ни для высоких помыслов. Мне нечего делать здесь. Люди в монашеских одеяниях поднимаются с колен, отряхиваются — ритуал исполнен.
Пеликан с фрески глядит на меня, как на сардинку.
— Когда-нибудь придёт твое время, — Юрский дружески хлопает меня по спине. Здесь, в полутёмной ложе, обитой чёрным бархатом, стёрлись чины, мы все — даже те, кто не верит в герметические знания и воскрешение из огня — сделались в каком-то смысле братьями. — Придёт, будь уверен. Сколько тебе еще ждать, не знаю. Может статься, что и десять лет, и двадцать, но потом… — он протягивает мне серебряный медальон. — Возьми. Не пытайся открыть, ключа нет. Когда-нибудь тебе позволят увидеть, что там, внутри.
— А как быть, коли моя персона не понадобится никогда? — с надеждой спрашиваю я.
— Пока живы те, кто подлинно верен отчизне… — генерал оглядывается на лже-монахов, откинувших капюшоны и беседующих о чём-то у алтаря. — Ну или эти скоморохи, — вздыхает он, — тебе не стоит опасаться. Однажды ты будешь призван, и всё, что нам пока по силам сделать, — позаботиться, чтобы ты дожил до той славной поры.
— Что там? — я держу в руках тяжелый медальон. Крышка, удерживаемая невидимыми замками, прижата так тесно, что в щель под нею не войдёт и волос.
— Лицо человека, — отвечает из-за моей спины венерабль, — который важен для тебя значительно больше, чем ты думаешь.
* * *
— Значит, Розенкрейцеры?
Инзов чуть склонил голову.
— Почему вы мне не сказали сразу?
Инзов смерил Пушкина долгим взглядом и сказал:
— А зачем?
На это Пушкин не нашёлся, что ответить. Он сел напротив Ивана Никитича, пересадил Овидия с плеча на колени и задумчиво закурил.
— У тебя, верно, осталось немало вопросов, — медленно выговорил Инзов, решивший, по-видимому, что произошедшего между ними довольно, чтобы обращаться к Французу на ты. — На них я не отвечу. Ты прочитал достаточно.
— Мне показалось, некоторых листов не хватало. Какие цели преследовал орден, воспитывая вас? К чему именно вас готовили, и чего вы так долго ждёте?
— Я же сказал: не отвечу. А впрочем… — глаза Инзова почти скрылись под тяжелыми веками. — Чем дольше живу, тем больше надеюсь, что мне никогда не придётся стать тем, кем меня учили быть. И то, что может произойти с Россией, надеюсь, при моей жизни не произойдёт.
— Как агент на государственной службе я обязан убедиться…
— Брось, Пушкин, — устало сказал Инзов. — Будешь рыться в моих тайнах, так тебя твоё же начальство отзовёт раньше срока. Ты видел, кто у нас…