Ложка звякнула о хрустальное дно.
«Закончился? Нет, вот ещё у стенок осталось».
Гениальный друг и учитель Карла Васильевича, Клеменс фон Меттерних, как никто другой должен знать, что есть власть. Если уж у Нессельроде, человека, мягко говоря, неглупого, собрался изрядный штат «французов», то Меттерниху, должно быть, не хватит всей Европы, чтобы удовлетвориться.
Пальцем на салфетке Карл Васильевич начертил карту Российской Империи. Кажется, именно так любит делать мальчишка-агент, работающий сейчас в Бессарабии? Бенкендорф что-то рассказывал…
Капля сиропа, примыкающая к границам России, будет Османской Портой. Главным нашим врагом и главным нашим орудием в том деле, которое вершится сейчас руками нескольких поваров. Слабый запах сиропа, идущий от салфетки, — запах войны. Бог с ним, с запахом. Никакой войны не будет, а салфетку Карл Васильевич сложит и вытрет ею рот. Пусть пока пахнет. Пусть принюхивается Государь, пусть оглядывается тревожно на союзников.
«Я думаю, как Меттерних, — Карл Васильевич улыбнулся, поднося салфетку к губам. — Старый гениальный паук Меттерних, великий манипулятор и настоящий патриот, лучший из людей, встреченных мною за сорок один год жизни. Я давно уже думаю так же, как он, хотя всё чаще по-русски».
Карл Васильевич отодвинул посуду.
«А ведь я сам — один из его поваров, — спокойно подумал он. — Да, определённо, я один из них».
Крест и роза — Инзов, стихи и мухи — возвращение А.Р. - стратегия — в поход!
Их выразить душа не знает стройных слов.
К.Батюшков.
Новый мой командир, генерал Юрский, сидит у алтаря с гримасою крайнего неверия на лице. Ему всё едино — масоны ли расселись вкруг него, иные ли: генерал, как мне уже известно, попал сюда не из пристрастия к мистицизму, но токмо из побуждений государственных. Сколько еще таких, как он, сидит подле меня со скорбным выражением, мне неведомо.
— Который час? — спрашивает венерабль будничным тоном.
Более всего хочется сказать ему: час от полудня, почтенный мастер, страстная, ежели вам интересно, пятница, и время, в общем, не самое подобающее для этого вашего шапито. Говорю иное:
— Теперь у нас первый час дня, оная минута, в кою завеса храма разорвалась надвое, вью кою мрак и отчаяние покрыли всю землю, свет отразился, орудие франк-масонов сокрушилось и пламенеющая звезда сокрылась.
— Прости, Господи, — говорит Юрский, вторя моим собственным мыслям. — Экая, всё-таки, дикая ересь.
Я принят. Я — новообращенный член ордена Иван Инзов, тьфу ты, самому противно как звучит. Травили меня ядами, поили, чем только достанет подлости у людей поить, заставляли драться, как сам архангел Гавриил, словно меня одного вознамерились послать против целого войска. Топили самым безбожным манером. И вот будто в насмешку над моими страданиями вынуждают играть сей нелепый маскерад.