Собственно, это была идея Марии, никак не связанная с конспирацией.
— Какое интересное у тебя лицо, — говорила Машенька, ещё тогда, на корабле, гладя его по щекам. — Откуда у тебя голубые глаза? Люди с таким лицом должны быть кареглазы.
— У отца голубые, и у матери тоже голубые, — лениво ответил Пушкин, невольно открывая закон наследования рецессивного голубоглазия. — Вот и я родился такой.
— …А лицо у тебя, как у мавра.
— Ну, благодарствуйте, Марья Николáвна.
— Не обижайся, я d'une bonne façon. Широкое такое, с высоким лбом и смуглое. Тебе нужно быть воином в Африке.
Да! — подумал Пушкин. — Вот кем мне точно нужно быть!
— Только что за ужасные шрамы, — пальцы Мари добрались до изуродованных огнём скул. — Повезло тебе, что я на тебя чаще анфас смотрела. Отрастил бы, право, бороду.
Пушкин поцеловал ее в нос.
— Я коллежский секретарь, мне борода не полагается.
— Как жаль, тебе бы пошла… Слушай, а бакенбарды? Ну, Саша, тебе будет очень хорошо с бакенбардами!
Пушкин вообразил себя с трубкой и бакенбардами; выходило недурно.
Получилось сперва чуть хуже, чем он рассчитывал: волосы на щеках росли неровно, не закрывали обожжённые участки. Поначалу он психовал и пытался побриться, пока, наконец, не дотерпел до нужной длины. Бакенбарды вышли отличные, вьющиеся рыжеватой пеною. Шрамы, с которыми Александр успел смириться, сделались не видны. Мечтал об усах, длинных и густых, как у Таманского помощника и спасителя Дровосека (как его? Исаев? Евсеев? надобно припомнить). Но усы тоже не полагались, да и Мари возмутилась, сказав, что целовать усатого Александра ни за что не будет. Теперь Пушкин казался старше, на него кокетливо поглядывала даже Катерина Николаевна, с которой никогда прежде ничего не светило.
Прожив неделю в праздности, Пушкин решил, что можно начинать, и отправился искать Аркадия Вафиадиса.
За Французом всюду ходил Николя, верный друг, с которым они облазили все скалы на побережье (и их с Марией грот; притворялся, будто видит впервые). Просить приятеля отвязаться было неловко, но тут пришла счастливая идея: миссия требует. И врать не пришлось. Николя тут же посерьёзнел и сказал, что все понимает, и Пушкин может на него рассчитывать. А Пушкин в третий раз подумал «Ай да Раевский!», думая об Александре Николаевиче. Сейчас остро не хватало Александра Раевского с его умением всё устраивать.
* * *
Трактир «Русалка» обнаружился в захолустной, рыбацкой части города, недалеко от татарских саклей. Александру он понравился больше Екатеринославского кабака. Здесь тоже пили, тоже висел в воздухе тяжелый смрад, но была ещё развешенная над дверью рыба, чучело чайки и много людей, совсем не похожих друг на друга, в отличие от посетителей всех прочих заведений подобного рода, виденных Пушкиным. Маскироваться Француз не стал, рассудив, что слух о приехавшем поэте все равно дойдет, и лучше показаться экстравагантным гостем из столицы, чем подозрительно быстро слившимся со средой пронырой. Зашел в трактир в хорошем костюме, в немыслимо модном соломенном цилиндре.