— Уберите, — простонала я, отводя чью‑то руку.
Веки тяжело открывались, тусклый свет лился от изголовья, неприятный и желтый, в нем плавали пылинки, и очень хотелось чихнуть. Я сморщилась.
— Герр доктор, она очнулась.
Голос похож на Юлькин. Я снова застонала и попыталась пошевелиться, но тело слишком слабое, голова дурная, боль тупо засела в затылке.
— Нюхательную соль, скорее.
Я что‑то замычала, пытаясь позвать Юльку. В желтом свете расплывались силуэты, пахло лавандой и накрахмаленным бельем. Под нос сунули какую‑то склянку. Резкий запах заставил меня откинуть голову, и я все‑таки чихнула.
Голова отозвалась звоном и гулом, зато силуэты обрели четкость, и я увидела склонившееся над собой лицо мужчины с пушистыми бакенбардами.
— Сколько пальцев видите, фройлен? Сколько пальцев? — Его рука тряслась перед глазами, пальцы двоились.
— Три? — наобум предположила я и испугалась своего голоса, слабого и больного.
— Верно, — с удивлением ответил мужчина и выпрямился. — Жюли, душечка, не стойте столбом. Поменяйте розовую воду и принесите чистое полотенце. И скажите фрау, что фройлен Мэрион очнулась.
— Слушаюсь, господин доктор. — Девушка в простом коричневом платье и белом фартуке изящно присела, склонила темноволосую головку и выпорхнула из комнаты.
— Что со мной? — спросила я, едва ворочая языком.
Где я вообще? В больнице? У кого‑то дома? Наверное, все‑таки дома, и дом этот очень богат, на потолке лепнина с крылатыми херувимами, на окнах слегка раздвинутые шторы, тяжелые и лиловые, в тон нежно‑лавандовых обоев, лампы не горят, кроме одной, той, что над моей кроватью. Мужчина с бакенбардами присел на краешек, погладил мое колено через шелковое, тоже лавандовое одеяло.
— Успокойтесь, фройлен Мэрион, вам нельзя волноваться после такой тяжелой болезни.
— Какой болезни? — Я выпростала из одеяла руку и вздрогнула — такая она худая и анемичная, венки просвечивают сквозь фарфоровую кожу, а на пальце — золотое колечко.
Но я не носила золото!
— Вашей болезни после того, как вы упали с лошади и ударились головой, — терпеливо пояснил доктор.
У него был мягкий голос и полноватые руки, костюм какой‑то старомодный, коричневая в полоску тройка и золотая цепочка часов, тянущаяся через живот.
— Разве меня не сбила машина? — спросила я.
Доктор грустно улыбнулся, заглядывая мне в лицо.
— Бедное дитя. Вы заговариваетесь, вы в бреду, но я обещал его сиятельству, что к свадьбе вы полностью поправитесь. А вот и Жюли.
Уже знакомая мне девушка торопливо вбежала, неся на подносе кувшин и кипенно‑белое, сложенное вчетверо полотенце. Доктор принял из ее рук поднос, поставил на стол, потом смочил полотенце и принялся обтирать мое лицо. По коже сразу пошли мурашки, я попыталась оттолкнуть его руки: