– Джентльмены, пожалуйста, имейте терпение.
Она говорит:
– Из уважения к мисс Райт, мы должны решить этот вопрос цивилизованно и спокойно.
Биржевик орет:
– Да пошли вы все в жопу, – и, топая ногами с невзрачным загаром, направляется к той стене, возле которой стоят бумажные пакеты с одеждой. Загорелыми в Сан-Диего руками он хватает пакет с номером «14». Вынимает рубашку, брюки, носки. Ботинки, которые вроде бы смотрятся, как «от Армани», только это дешевая подделка. Его собственная кожа – и то смотрится лучше по качеству, чем материал, из которого пошиты его ботинки.
На телеэкранах, подвешенных под потолком, страшный, как черт, полицейский-латинос долбится в задницу Касси, словно взбесившийся отбойный молоток. С такой скоростью, что бриллианты, рубины и изумруды сыплются из ее щелки, словно выигрышные фишки – из щели игрового автомата.
Малыш, номер 72, пододвигается ближе и шепчет мне на ухо, едва не касаясь подбородком моего плеча:
– Дайте мне таблетку, и я это сделаю.
Что ты сделаешь? – уточняю. Трахнешь ее? Или взлетишь вверх по лестнице с криками: «Я люблю тебя, мамочка, я люблю тебя, я люблю тебя, мамочка, я люблю тебя…»?
Биржевик встряхивает рубашку, расправляет складочки-морщинки. Это не настоящая «Brooks Brothers». Даже не «Nordstrom». Он надевает рубашку, начинает застегивать пуговицы. Бережно оправляет манжеты, как будто это настоящий натуральный шелк. Или даже стопроцентный хлопок. Биржевик расправляет воротничок и повязывает галстук неизвестного бренда и происхождения.
Он говорит:
– Так что пиздец твоему мировому рекорду, леди.
Он говорит:
– Я ухожу.
На телеэкранах под потолком, страшный, как черт, латинос, кстати, я готов спорить на что угодно, что загар у него под бронзером как минимум двухлетней давности: неделя в Мазатлане, причем последние два дня было облачно, потом, спустя пару месяцев, выходные в Скотсдейле, потом – солярий для поддержания цвета, неделя интенсивной «зажарки» в Палм-Спрингз, потом – достаточно долгий период выцветания, и наконец – неделя в Палм-Десерте, как завершающий штрих. Для достижения ровного глянцевого загара. Не атласно-матового, как на Ибице. И без медного оттенка, как у гомиков на Миконосе. У этого урода-латиноса на экране – лоснящийся, сальный загар, как будто он весь натерся растительным маслом. Загар, сексапильный, как корка грязи.
Малыш, номер 72, шипит мне в ухо:
– Дайте мне таблетку.
Шейла стоит, ждет.
И чуваки тоже ждут.
Кто-то подходит ко мне с другой стороны и говорит:
– Так что, мистер Бакарди, у вас там демерол? В медальоне?