Он повернулся и пошел в дом. Войдя в кабинет, он так сильно хлопнул блокнотом и ручкой по письменному столу, что ручка закружилась по стеклянной поверхности и скатилась на пол.
Чертыхнувшись, он наклонился, чтобы поднять ее с пола, тщетно пытаясь убедить себя в том, что он просто раздражен, а не мучается совестью или, того хуже, желанием.
Мариэтта положила скетчбук и карандаш на деревянный стол, за которым сидела с Нико, и вынула наушники, сменив классическую музыку из составленного ей списка на летний хор цикад и далекие крики чаек, кружащих над океаном.
Прикрыв глаза, она наслаждалась морским воздухом и ароматом дикой лаванды, заросли которой раскинулись лиловыми пятнами на верхушках утесов, откуда остров и получил название Лавандовый.
Природа вокруг дышала красотой и безмятежностью. Шумный Рим с сумасшедшим жизненным ритмом остался в другом мире. Однако творческое вдохновение, на которое она так рассчитывала, пока не приходило. Мариэтта была разочарована.
А тут еще и Нико отказался показать ей остров. Мариэтта понимала, что он занят. Он, должно быть, переделал график работы, чтобы привезти ее сюда. Но эта нелепая идея принадлежит ему, а не ей.
Она очень хотела быть полезной. Ответила на все вопросы, даже самые личные, стараясь не раздражаться.
Он просто не имеет права быть таким великолепным. Сидел перед ней в потертых джинсах и босиком, в ослепительно-белой майке, со щетиной первого дня на щеках, придававшей ему такой привлекательный вид. Как она могла сосредоточиться в облаке исходящей от него такой мужской энергетики, что впору было задохнуться?
Открыв глаза, Мариэтта уставилась на бескрайнюю морскую гладь, неожиданно почувствовав себя маленькой и одинокой.
Силы небесные.
Что это на нее нашло?
Ныть и жалеть себя – не ее стиль.
Она сильная и всегда была бойцом, как мама, а не мечтательницей, подверженной приступам меланхолии, как отец. После смерти жены отец ушел в глубокую депрессию и совсем не заботился о детях, взвалив на сына обязанности по содержанию семьи, когда Лео еще не было и тринадцати.
Мариэтте крупно повезло, что у нее был старший брат. Ей было всего шесть лет, когда мамы не стало. И хотя она плохо ее помнила, но была уверена, что Эстела Винченти могла бы гордиться сыном.
«А мной она гордилась бы?» – спросила себя Мариэтта.
Девушка нахмурилась. Безусловно, мама простила бы ее за бунтарский дух и непокорность в юности, ведь ей так не хватало материнского тепла и заботы. А сейчас мама могла бы по праву гордиться ее успехами.
Но она никогда не узнает ответа на этот вопрос.