Одарка испуганно смотрела на гостя.
– Чего ты глазами хлопаешь? Собирайся! – сказал тот.
– Навищо?
– Ты ведь ко мне приехала? Ну вот и пошли. Там допоёшь.
– Ты мэнэ лякаешь, Игорю!
Прохор шарахнул дубинкой по комоду.
– По-русски, блядь!
– Игорь, ты меня пугаешь.
– А ты не бойся. Чего тебе бояться? Ты ведь ничего плохого не сделала. Приехала только не вовремя, когда я был в отъезде. Но ты же меня не предупредила, правда? Хорошо, люди добрые нашлись, приютили… – он усмехнулся и повернулся к Сараеву. – А тебя я не пугаю?.. Не знал, что ты такой дурак, Сараев, – он прыснул от смеха. – Ты это… не переживай. Будем дружить дальше.
Сараев молчал. Прохор развернулся и пошел из комнаты.
– Жду на улице, быстрее, – сказал он, выходя, и на весь коридор гаркнул: – Гей!
Одарка молча, быстро, не поднимая глаз, собирала вещи. Перед выходом она подошла к Сараеву.
– Выбачтэ, будь ласка. Такэ жыття. Вэлыкэ вам спасыби.
И крепко поцеловала его в щеку.
Днем, когда Сараев был в душе, телефон звонил дважды. Звонок был с незнакомого номера. Следующий звонок был от Корягина, который, оказывается, всё это время находился в Одессе, и теперь звонил с вокзала, за несколько минут до отхода московского поезда. Оператор сказал, что их уговор остается в силе и он будет ждать приглашения. На следующий день, вечером, от Одарки пришло сообщение: «Ще раз щиро дякую».
XXX
Записки Сараева
К удивлению Сараева, Резцов отнесся к рассказу о появлении Прохора и уводу им Одарки довольно вяло, почти безразлично. Вероятно, ее приезд его ожиданий не оправдал. Извинившись за доставленные неудобства, он сослался на срочные дела и дал отбой.
Похолодало и продолжало холодать. Дни стояли темные, глухие, и в половине, а то и в начале четвертого Сараев уже включал свет. На балконе под ветром скрипели деревянные стойки и перекладины навеса, хлопало вывешенное тряпье, постукивали о прутья перил листы фанеры, и звуки эти, так нравившиеся Сараеву весной и летом, создававшие иллюзию непрерывного радостного движения, теперь, наоборот, навевали тоску. Платан за окном, еще недавно такой нарядный, стоял полуоблетевший, в пожухлых скрюченных листьях…
Надо было чем-то себя занять, отвлечься, однако все валилось из рук. Время от времени Сараев брал ручку и, положив перед собой лист бумаги, пытался придумать и набросать какую-нибудь историю, которую можно было бы предъявить Вадиму как сюжет будущего сценария, но ничего интересного на ум не приходило. Рисование он забросил еще раньше. На кой нужна эта раскадровка, если снимать будет Корягин? Теперь, когда появилась надежда на его участие, важнее было сосредоточиться на том, чтобы внятно изложить, донести до него свои детские впечатления, а уж он там, на месте, найдет, как это лучше снять, – тут Сараев был совершенно спокоен. Пока же он решил набросать примерный перечень событий и объектов, которыми хотел бы наполнить один день, с утра до утра, и для начала стащил в одну общую кучу воспоминания разных лет. Получилось так: