Пока Илья отходил от войны да от горя, Истома его не донимал лишними разговорами.
Илья вставал рано поутру, шел в деревянную Ильинскую церковь, еще Ольгой ставленную, и пребывал там до конца службы, поминая Марьюшку. И хоть было такое время горячее и по службе совсем тяжело, а князь Илью не звал и к службе не приневоливал.
Как-то сказали Владимиру:
– Что ж это, мол, Илья баклуши бьет, когда служба вся в разорении! Ему в степи управляться нужно, а он панихиды служит!
Владимир к самому носу говорившего бороду свою подставил, для пущего вразумления каблуком своим кованым на ногу говорившего наступил и глядел, как тот от боли бледнеет, а шелохнуться не смеет.
– Завидуешь? – спросил он зло. – Чужому счастью завидуешь? Так вот ни тебе и ни мне, грешному, так не любить, как Илье да Добрыне! У них не только рука богатырская, у них и сердце – не нашим чета! А коли ты так о службе радеешь – ступай сам служить, пока Илья жену оплакивает. И не мешай ему!
Так и пошел досужливый боярин в передовой полк – заставской службы попробовать, да там ему голову печенег удалый и снес.
На сороковой день справили помин, и строгий, черный как ворон болгарский священник сказал:
– Все, Илья! Больше нельзя плакать. У покойной одежды мокнут![16] Более сорока дней оплакивать нельзя!
Илья собрался в дружину под Белгород. Тут и приступил к нему Истома.
– Илья Иваныч! – сказал он, начиная издали. – Что с Дарьюшкой-то делать станем?
– А что с ней делать надобно?
– Да ведь она на возрасте – замуж пора.
– Ты что? Она дите совсем.
– Ан вот не дите! Это сказано, что родителям чада всегда дети малые, а вот люди-то и другое говорят. Нам уж обиняком давно про сватовство говорят.
– Вона как! – сказал Илья, даже растерявшись от неожиданности. Ему-то все казалось, что дочка в куклы играет. – Эх, давно ли через прыгалку скакала?
– Давно. Все ее подруги уж детишек нянчат, а наша – все в девках…
– Вот еще незадача! – вздохнул Илья. – Ну, замуж так замуж! А какие женихи-то хоть?..
– Женихи-то все достойные, да ведь не в том печаль… – начал мяться Истома.
– Что такое? – почуял недоброе Илья. – Уж коли начал – договаривай!
– А вот и скажу! – бесстрашно глядя в глаза хозяину, сказал верный холоп Истома. – Мне перед смертью матушка-покойница сказывала. Позвала как-то и говорит: «Погубил нашу Дарьюшку приворот черный. Помнишь ли ты, Истома, как Вениамин, Иосифа-еврея внук, Дарьюшке колечко серебряное дарил?» – «Как, говорю, не помнить, когда она носит его не снимаючи. Уж раз отдавали растягивать – пальчик опухать стал, мало сделалось!» – «То-то и оно! – говорит мне матушка наша. Видать, приворожил он ее перстнем этим, проклятый, ведь ни про кого слушать не хочет! Подавай ей этого Вениамина!»