Умно выстроен парадный зал. Был он окружен колоннами, и где стены-окна – не видно, потому что окружала зал галерея. По ней же могли подходить и уходить, почти незаметно, придворные, охрана либо еще кто. На колонны опиралась открытая галерея второго этажа, и свет окон, кои снизу не видны, словно отсекал потолок, и казалось, он висел в воздухе.
Но Илья и Сухман уже побывали, и не однажды, в Святой Софии, где дивились замыслу зодчего, кто прорезал купол там, где он на стены опирался, рядом окон, и свет, струившийся из них, делал купол каменный как бы невесомым, висящим в воздухе.
Басилевсы находились в нише, будто в алтаре церковном. Разницы почти не было – те же мозаики золотые за их спинами, те же занавеси парчовые от потолка до полу…
Когда, по обычаю, сотворили воеводы императорам земной поклон и подняли головы, то поразились еще более, чем поначалу в залах. Басилевсы, сидевшие на тронах на небольшом возвышении, теперь поднялись на высоту более роста человеческого, и пришедшие смотрели на них снизу вверх.
– Вознеслися! – ахнул молодой Усмарь.
Трон действительно будто парил в воздухе, только ткани, свисавшие с его подножия, едва колыхались.
– Не может человек вознестись! – сказал чуть не в полный голос Илья. – Один Господь да святые угодники возносились, да и то не на лавках и престолах!
– Обманы пущают! – подтвердил Сухман. И казалось, сразу потерял всякий интерес к басилевсам.
– Ну, робяты! – сказал молчун и скептик воевода Потык. – Таперя держи ухо востро! Раз они нам глаза обманами застят – торговаться за службу станут люто! Не давайтесь в обман-то!
Но никакой торговли не было. Василий II сказал написанную логографом речь, и воеводы явно слышали, как кто-то подсказывал императору слова, потому что военачальник он редкостный, умелый, а даром слова – обделен. Говорил плохо и неумело, будто и не басилевс природный, а мужик деревенский.
Воевод повели в соседний зал, угостили всяким яством и каждому подарили серебряное блюдо, с которого он ел, и кубок, из коего пил.
– Сколь богаты басилевсы! – ахали, возвращаясь в лагерь, молодые воеводы.
– Погоди нахваливать-то! – ворчал Бермята. – Посмотрим, как жалованье платить станут.
Жалованье задержали сразу. Пустились чиновники императорские в объяснения, что, мол, больно спешно корпус русов отправили в Сицилию, мол, казна за ними не поспела.
Илья, присмотревшийся к тому, как выбивают из подданных налоги, решил, что казны-то и нет. Народ в Византии нищ, наг и голоден.
– Вот те и царица городов земных! – сказал он, без сожаления глядя на уходящий в дымку Константинополь и утонувшие в виноградниках горные склоны. – Кому – царица, кому – блудница, кому – мать, а кому – мачеха!